и предавалась им как могла; каждая схватка была такой неудавшейся попыткой установить с кем-нибудь человеческие взаимоотношения. Даже с Эриком ей в конце концов пришлось перепалку сделать естественной манерой общения. В итоге Порт решил, что перед ним самая одинокая женщина, какую он только видел в жизни, но особого сочувствия к ней вызвать в себе не смог.
Вообще перестал слушать. Из города выехали, пересекли долину и теперь, уже с другой ее стороны, поднимались на огромную голую гору. Когда ехали по очередной дуге извилистого серпантина, он вдруг с испугом осознал, что смотрит прямо на ту самую турецкую крепость; на расстоянии она казалась маленькой и совершенной как игрушка, прилепленная к противоположному борту долины. Под той самой стеной, разбросанные там и сям по желтой земле, виднелись несколько крошечных черных шатров; в котором из них он побывал, который из них шатер Марнии, было не определить, потому что лестницу разглядеть не получалось. Но Марния несомненно там, где-то внизу, в этой долине, – легла, небось, переждать полуденную сиесту и спит теперь в жаркой палаточной духоте; либо одна, либо с каким-нибудь везучим арабом-приятелем… Смаилом? Нет, это вряд ли, подумал он. Дорога опять вильнула, они взбирались все выше; вверху замаячили острые утесы. Рядом с шоссе там и сям высились сухие заросли чертополоха, сплошь запорошенные белой пылью; в зарослях верещали цикады – оттуда шел непрерывный сверлящий стрекот, похожий на пение самой жары. Снова и снова взгляду открывалась долина, с каждым разом становясь чуточку меньше, чуточку дальше, делаясь все менее реальной. «Мерседес» ревел, как самолет: на выхлопной трубе отсутствовал глушитель. До гор было уже рукой подать, а внизу расстилалась себха. Он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на долину, там все еще можно было рассмотреть шатры во всех деталях, и он вдруг осознал, что формой они похожи на те горные пики, что высятся позади них на горизонте.
Наблюдая, как разворачивается перед ним придавленный жарой пейзаж, он обратился мыслями внутрь себя, на какое-то время сосредоточившись на том сне, который все не отпускал, не давал покоя. Немного подумав, улыбнулся: вот оно, понял! Поезд, который ехал все быстрее и быстрее, всего лишь символизирует жизнь как таковую. А вся эта нерешительность в выборе «нет» или «да» – она неизбежна, когда пытаешься определить ценность этой жизни, причем все сомнения автоматически отпадут, если бездумно, просто рефлекторно решишь отказаться принимать в ней участие. Он даже удивился тому, как этот сон его расстроил; ведь простой же, классический сон! Все привязки, все коннотации как на ладони. А частные их значения по отношению к его собственной жизни едва ли стоит наделять такой уж важностью. Ибо, чтобы избежать необходимости иметь дело с понятиями зыбкими и относительными, он давным-давно пришел к отрицанию всякой цели существования как такового, избрав позицию куда более рациональную и обоснованную.
То, что свою маленькую проблему он решил, его обрадовало. Он поднял взгляд, обвел глазами
