от стада. Внизу уже виден был Монтелепре.
Городок располагался в расщелине между гор, словно бадья в жерле колодца. Он образовывал идеальную окружность – ни одного домика не выходило за его границы; в вечернем солнце каменные стены полыхали багровым огнем. «Фиат» уже въезжал на узкую извилистую улочку; Андолини нажал на тормоза и остановил машину перед заставой со взводом карабинери, что преградили им путь. Один махнул винтовкой, приказывая вылезать.
Майкл смотрел, как Андолини показывает полиции свои бумаги. Он заметил особый пропуск в красной рамке – его мог выдать только лично министр юстиции в Риме. У Майкла имелся такой же, но ему велели показывать пропуск только в самом крайнем случае. Откуда у этого Андолини столь серьезный документ?
Они снова покатили по узким улочкам Монтелепре, где не могли бы разъехаться две машины. Домики украшали элегантные балконы, все они были выкрашены в разные цвета. Много синих, поменьше белых, совсем мало розовых. Очень редко попадались желтые. В это время дня женщины сидели по домам – готовили ужин для мужей. Детей на улицах не было тоже. Зато на каждом углу стояли парами карабинери. Монтелепре походил на оккупированную территорию в военное время. Лишь несколько стариков с каменными лицами смотрели вниз с балконов.
«Фиат» остановился перед рядом совмещенных домов, один из которых был ярко-голубого цвета; кованую калитку украшала буква Г. Калитку открыл невысокий жилистый мужчина лет шестидесяти в американском костюме – темном, в полоску – и белой рубашке с черным галстуком. Это был отец Гильяно. Он коротко, но с теплотой обнял Андолини. Майкла похлопал по плечу чуть ли не с благодарностью, а потом повел их обоих в дом.
У отца Гильяно было лицо человека, дожидающегося кончины смертельно больного родственника, очень любимого. Он прилагал усилия, чтобы контролировать свои эмоции, но рукой то и дело касался лица, словно для того, чтобы удерживать его черты на месте. Тело его было как каменное, и двигался он скованно, пошатываясь на ходу.
Они вошли в просторную гостиную, роскошную для сицилийского жилища в таком крошечном городке. Над всем там царила гигантская увеличенная фотография, слишком размытая, чтобы сразу узнать лицо на ней, в деревянной раме кремового цвета. Майкл тут же понял, что это должен быть Сальваторе Гильяно. Под фотографией на круглом черном столике горела лампадка. На другом столе стоял еще один снимок, более четкий. Отец, мать и сын на фоне красного занавеса; сын по-хозяйски обнимает мать за плечи. Сальваторе Гильяно смотрел прямо в камеру, словно бросая ей вызов. Лицо у него было удивительной красоты – как у греческой статуи, с чертами чуть тяжеловатыми, будто выточенными из мрамора, полными чувственными губами и широко расставленными овальными глазами под полуприкрытыми веками. Лицо человека, не испытывающего сомнений, готового противостоять всему миру. Чего Майкл никак не ожидал в нем увидеть, так это добродушного обаяния.
Там были и еще фотографии Гильяно – с сестрами
