боль, когда он стирал излишки краски, задевая сосок.
– Тебе восемнадцать? – спросил Олег, нарушая тишину и мою полуэротическую медитацию.
– Скоро двадцать, – ответила я. – А что?
– Подумал, что ты захотела закрасить шрамы сразу после совершеннолетия.
– Думаешь, мама не разрешала?
– Обычно так и бывает, – пожал плечами Олег.
– Ты прав. Не разрешала. Она и сейчас против. Но я и не хотела ничего закрашивать в восемнадцать. Моя мама внушила мысль, что шрамы меня не портят. Я верила в это до недавнего времени.
– Что же изменилось?
Олег спросил это так легко и ненавязчиво, словно не знал, как больно мне делает. Ах, он действительно не знал. А мне неожиданно не было больно. Как будто боль и близость этого красивого мужчины лечили мои раны.
– Мой парень… – проговорила я, удивляя саму себя откровенностью.
Не в первый раз за этот вечер я так странно себя веду. У меня больше не было сомнений, что всему виной Олег. Я решила, что будет глупо не попробовать выговориться, раз слова сами вылетают изо рта и не рвут меня на части при этом.
– Мой бывший парень, – уточнила я. – Ему было противно. Он сказал мне об этом. Во время секса.
Машинка остановилась. Олег замер.
– Чего? – спросил он, прервавшись, но сразу осекся. – Прости. Это не мое дело.
Я решила изобразить равнодушие.
– Мы вроде как болтаем. Пока ты работаешь.
–Угу, – согласился Олег.
Машинка зажужжала, он вернулся к бабочкам, а я застонала совсем неприлично.
– Больно? – проговорил Олег, собираясь снова остановиться.
– Нет, нет, – запротестовала я. – Вернее, больно, но как-то странно. Внутри не так больно, пока ты рисуешь. Я могу это терпеть.
Мой мастер усмехнулся.
– Небольшой катарсис, а?
– Похоже.
Я расслабилась, и боль теперь ощущалась совсем иначе. Мне снова хотелось продлить сеанс, и я попросила:
– Может добьем с небом сегодня? Я вроде хорошо адаптировалась.
– Нет, – неожиданно отказал мне Олег, не переставая наносить краску. – К сожалению, я уже не такой выносливый. Через полчаса начну клевать носом и обязательно напортачу.
– О, понятно.
Я взглянула на часы и с удивлением обнаружила, что уже почти полночь. Мы провели в студии три часа, которые пролетели как три минуты.
Хотелось реветь от обиды. Почему все хорошее так быстро кончается? От мысли, что руки Олега больше не будут меня касаться, снова стало больно. Я постаралась не думать о скором финале.
– Не могу понять, как один придурок смог убедить тебя в уродстве, – неожиданно продолжил тему Олег.
Я усмехнулась.
– Он был очень убедителен.
– Не могу представить, что за слова надо сказать.
– Например, что у него
