истории произошло еще кое-что.
В те дни Герберт старался чаще бывать на людях: в четырех стенах ему становилось тревожно и тоскливо. Питейные заведения он теперь обходил стороной и обычно после работы прогуливался по зазеленевшим и усыпанным цветами рижским паркам.
Как-то, повинуясь весне, он заглянул в дансинг. Там он сразу заметил чудесную юную блондинку, свежую и нежную, как майский вечер. Недолго думая, Мелдерис пригласил ее на фокстрот.
– Разрешите представиться: Герберт Мелдерис. Позволите узнать ваше имя? – сказал он, любуясь собственной старорежимной галантностью.
– Я Магда… Медем. Простите, а вы тот самый Мелдерис? Летчик?
– Скорее, бывший летчик. – Он тепло улыбнулся в ответ на расцветающий в ее глазах восторг.
– Я сразу вас узнала! Только не могла поверить… Я до сих пор храню газетные вырезки. Я так восхищалась вами, еще когда была школьницей. Вы же настоящий герой!
Она зарозовела, привстала на цыпочки и посмотрела на него так… Раньше на Герберта так смотрели многие девушки, не то что теперь.
После танцев он проводил Магду домой, а через пару дней ее родители пригласили Мелдериса на ужин. Большевистские порядки как будто не коснулись семьи Медемс, и тем вечером он упивался домашним теплом, светской беседой, полузабытым вкусом славы и обходительностью хозяев.
Шли дни, а он все откладывал побег. Нельзя сказать, что Мелдерис страстно увлекся Магдой, хотя она была естественна, мила, образованна, а главное, ежеминутно тешила его самолюбие бескорыстным благоговением и обожанием. Он, скорее, влюбился в ее семью: в отца, чей предок, рыцарь Тевтонского ордена, участвовал еще в битве при Раквере; в незаметную, с безупречными манерами мать; в экономку, которую выдавали за дальнюю родственницу, – безмолвную, ширококостную, с единственным выражением лица; во весь этот чудесный быт – отполированный, накрахмаленный, отлаженный, как швейцарские часы. Его засасывало в воронку отнятого большевиками будущего. Возвращаясь от Медемсов, Герберт каждый раз думал одно и тоже: если бы не проклятая новая власть, ему не пришлось бы бежать. Он открыл бы свое дело, завел приличную квартиру, с прислугой, белыми скатертями и столовым серебром; женился бы на девушке из хорошей семьи. Он бы летал, конструировал, писал книги… А теперь ему придется начинать жить сначала, как будто этих сорока лет вообще не было. Большевики их украли.
Мелдерис хотел и не хотел бежать. Он безотчетно ждал какого-нибудь знака, чтобы наконец решиться. И судьба в одно движение высыпала перед ним знаки, как неопытный шулер два комплекта козырей.
Сначала Латвию залихорадило от подоспевшей депортации. Советский Союз пускал кровь всем вновь приобретенным территориям: «неблагонадежных» вагонами отправляли в Сибирь. Никто не знал точное число высланных – ходили слухи о сотнях тысяч. И хотя реальные цифры были на порядок скромнее, паника росла день ото дня.
Официальные
