волхва, будто в бурлящем котле, путались и разбивали лбы в тупиках. Если Чокан вернётся (а что, может не вернуться?) и соизволит осветить потёмки – разберёмся.
Затаив дыхание, Баюр следил за малейшим движением рук сына Кенесары, взлетающих согласно с взволнованной речью, за выражением глаз, посеребрённых ночным светилом, за неподвижными нукерами, ожидающими знака своего предводителя, и крепче сжимал ружьё. Впрочем, сам разговор был намного короче, чем череда вопросов, предположений и страхов в голове волхва, если бы их высказать вслух или написать на бумаге, а не позволить им по естественному обыкновению всем вместе, единой ослепительной молнией озарить сознание.
Лица Чокана видно не было, а по деревянной спине догадаться о его мыслях и чувствах не представлялось возможным, разве что о напряжённости, сковавшей его и пригвоздившей к месту.
Но вот Садык замолчал, внимательно глядя на отвечающего ему поручика, пожал плечами и повернулся спиной. Так поворачиваются к тем, кому доверяют, к тем, кто не способен на подлый удар, или надеются на своих защитников. Он вскочил на коня и, пока киргизы, следуя его примеру, забирались в сёдла, обернулся к поручику, что-то сказал с усмешкой и углубился в густые кустарники пологого холма. За ним последовало его сопровождение. А Чокан так и остался стоять изваянием.
– Ушли… – без особой уверенности прошептал Джексенбе, снимая шапку и вытирая рукавом пот со лба. Он только сейчас понял, что без рассуждений бросился бы на защиту случайно прибившегося к ним с тамыром переодетого офицера и его опасной тайны, возникни такая необходимость. Даже против сына хана Кене! Когда и какой силой этот парень сумел завладеть его душой, он не заметил и внятно объяснить не смог бы. Скорее всего, в этом повинен Баюр, безоговорочно взявший поручика под своё крыло. А побратимы едины в помыслах и желаниях. По правде сказать, во всё время напряжённого ожидания ему несколько раз казалось, что уже вот… вот… пора нажать курок. Но волхв застыл каменным идолом, а подталкивать его к решительным действиям и советовать он не решился. Не иначе мудрые духи сдержали его палец, а они никогда не ошибаются.
Волхв приподнялся, встав на колено и опершись на ружьё, когда Чокан к ним подошёл. Не изругал поручика, заставившего их ползать на брюхе и волноваться, ни о чём не спросил, дожидаясь, когда тот сам откроет рот. Тот и открыл, кривя усмешку и собираясь отшутиться, но заметил блеснувшие бисеринки пота, обильно выступившие над верхней губой друга, и понял, что острословие и надуманное ехидство сейчас вовсе не уместны.
– Ему было десять лет, когда погиб его отец… и мой дядя, – вместо объяснений сказал он, безошибочно догадавшись, что остроглазый приятель-киргиз успел представить нежданно-негаданно возникшего отпрыска Кенесары. – Другие смирились с поражением, бросили оружие. Но не он. Сказал, что не предаст памяти отца и продолжит его
