как ветром сдуло.
Взгляд упёрся в начищенную до блеска ручку, в висках заломило. «Вот ещё мне головная боль!» – он с досадой провёл рукой по лицу, приходя в себя. Не сдержался, чёр… шайтан!
Этого денщика, Мухаммедзяна Сейфульмулюкова, к нему пристроили тотчас по приезде. Как же! Забота о путешественнике, перенёсшем тяготы и опасности, рисковавшем жизнью. Только намётанный глаз разведчика провести не удалось. Шпионит, гад! Своей смекалки Чокан не обнаружил, даже виду не показал. Пускай себе. Не век же ему коротать в Петербурге. Уедет в степь и – ар-р-риведерче, мой мио Мухаммедзян! С другой стороны, кто его, этого Валиханова, вернувшегося из-за кордона, знает, предусмотрительность тайной службы понять можно: осторожность – первая забота. Но всё равно было противно. Даже обидно. Тем более что денщика подобрали (нарочно или случайно?) из рода, люто ненавидящего отца Чокана, Чингиза. Сейфульмулюковы – давние враги их семьи. Так или иначе сей фрукт ничего, кроме отвращения, не вызывал. И штаб-ротмистр старался как можно меньше к нему обращаться. Однако пронырливая шельма являлась без зова под тем или иным предлогом, угодливо кланяясь и цепляясь глазками за каждого гостя, растопыривала уши, ловя неосторожные слова и, кажется, сосчитала не только все пуговицы у него на мундире, но и все бумаги на столе. Обычно Чокан сдерживался и хранил внешнюю невозмутимость, но сейчас осточертевший шпик застал его врасплох, и он сорвался.
Пока он стоял и морщился от неприязни, раздался стук в дверь, и денщик бросился открывать.
Чокан в первую минуту мысленно застонал, представив себе назойливого племянника, которого навязал ему Гасфорд в сопровождение. Обижаться на генерала было невежливо, всё-таки старался, как мог, заботился о нём, оберегал. Жертва его заботы надеялась, что Гази передаст депеши губернатора в Оренбурге, Казани адресатам и вернётся. Ан нет! До самого Петербурга тащился за охраняемым объектом. Хорошо, хоть в другом вагоне ехал. Из разговоров пассажиров и проводников Чокан знал, что Гази в поезде вёл себя шумно, разгульно, однажды дело чуть до драки не дошло. Может быть, выполнял предписание Гасфорда оттягивать на себя внимание? А вот в Петербурге он уже не давал прохода дяде. Напрашивался составить ему компанию в визитах к важным людям, млея от высокопарных представлений знатным особам. Возможно, его поведение и диктовалось распоряжением генерала, но что-то Чокану подсказывало, что его племянник куёт железо, пока горячо. Другими словами, не упускает случая, пока лучи славы ласкают их фамилию, чтобы расположить к себе влиятельных лиц и сделать карьеру, взлететь наверх на чужом горбе (разумеется, на его, Чокановом), не ударив палец о палец. В конце концов, отбросив всякую деликатность, он решительно высказал племяннику, что был бы ему очень признателен, если бы он не обременял его своим обществом и не путался у него под ногами. Гази не проявил ни обиды, ни разочарования и тотчас уехал в Омск. То ли не желал портить отношения с дядей (они ещё
