конечно же, зависит от законодательной техники, оттого, насколько искусно выработаны содержание и форма данной нормы. Однако главным образом ее эффективность определяется сутью, т. е. сущностью правовой нормы, тем, насколько соответствует реалиям законодательная воля. Уголовно-правовые предписания, не обусловленные социально, сказываются «мертворожденными» (прав был Герберт Спенсер, рекомендуя законодателю «прежде чем вмешиваться в социальные процессы, тщательно их изучить»[486]). Следовательно, вполне мыслимо создание предписания, совершенного с точки зрения законодательной техники права, но не работающего на практике. Скажем, многие предписания УК РФ 1996 г. можно до бесконечности «шлифовать», повышая уровень технического совершенства их содержания и формы, однако эффективно работать они от этого не начнут. В равной мере мыслимо создание технически совершенного законодательства, не соответствующего понятиям о добре и справедливости, к примеру, дозволяющего убийства и грабежи, работорговлю. К таким – сущностным – аспектам законодательная техника безразлична.
С учетом сказанного вызывает критику позиция М. И. Ковалева, причислившего к законодательно-техническим компонентам принцип экономии репрессии, принципы стабильности и динамичности уголовного законодательства, правило соответствия санкции реальной общественной опасности преступления во всех возможных его вариантах.[487] Думается, что указанные разнородные компоненты выходят за рамки техники построения уголовного законодательства. Они определяют существо уголовно-правовых предписаний и задействуются, соответственно, на стадии формирования законодательной воли. Так, правотворец объявляет преступлениями только те деяния, с которыми иными правовыми (неуголовными) средствами бороться невозможно. При установлении уголовно-правового запрета он рассчитывает, что запрещаемые им деяния длительный период времени будут представлять общественную опасность. Однако собственно к объективации воли правотворца в уголовно-правовых предписаниях названные соображения прямого отношения не имеют. Мыслимо создание права, совершенного с точки зрения законодательной техники, но излишне репрессивного и нестабильного.[488] В равной мере сущностным является и установление справедливых санкций.
Но содержание лишь мысленно можно отделить от формы. В реальности они не существуют друг без друга. «Форма содержательна, содержание оформлено», – гласит известный философский постулат. В конкретных предметах, – конкретизирует его Ж. Т. Туленов, – содержание и форма существуют в непрерывном единстве.[489] Это в полной мере относится и к праву. «Создание права, – правильно писал А. А. Ушаков, – происходит одновременно, в единстве содержания и формы».[490] Форма имеет большое значение (как сказали бы философы – она активна). Вообще, для любого творца, по справедливому замечанию Гегеля, «служит плохим оправданием, если говорят, что по своему
Спенсер Г. Грехи законодателей // Социологические исследования. 1992. № 2. С. 134.
См.: Ковалев М. И. Советское уголовное право: Курс лекций. Вып. 2. Советский уголовный закон. Свердловск, 1974. С. 186–205.
Этот момент не учитывает, по всей видимости, Д. А. Керимов, пишущий, что «стабильность закона – одно из важных требований законодательной техники» (Керимов Д. А. Законодательная техника: Научно-методическое и учебное пособие. С. 30). Требование стабильности, не имеющее отношения к техническому совершенству права, является сущностным принципом правотворчества. Поэтому более правильную, на наш взгляд, позицию в этом вопросе заняла Н. А. Лопашенко, рассмотрев стабильность кодифицированного акта в качестве принципа кодификации – одной из форм правотворчества (см.: Лопашенко Н. А. Принципы кодификации уголовно-правовых норм. Саратов, 1989. С. 35).
См.: Туленов Ж. Т. Взаимосвязь категорий диалектики. М., 1986. С. 30.
Ушаков А. А. Методологические основы и законодательный метод в советском правотворчестве // Учен. зап. Перм. гос. ун-та (юрид. науки). Пермь, 1966. С. 136.
