рвались вороватые пальцы
и мусолили, сок выжимая. Засранцы
так всегда поступают, борясь с сатаной,
но они-то и есть он. В подвале души
расскребёт свою дверцу наверх, – и в восторге
от содеянной подлости. Варвар при торге.
Знаменателен финиш повисшей лапши.
Всем понятное – лето, малина, укроп,
Земляничный сироп в облепиховой давке.
Нюхай, деятель зла, вороную удавку,
В коей жизни губил. Вот пожатый твой сноп, —
Забирай и отваливай в царство вранья
с хвастовством, подрекламленным сквозь паутину
мирового господства убогих кретинов,
проповедников лжи ради денег. Свинья
пустомелит и жатву гребет под себя.
И очнувшись, еще больше хапает смело.
Так бы совесть с охапкой лжецов осмелела
и ударила в бубен отваги, звеня
пограбленьями, вырванными у людей
их деньгами на жизнь. Экскаватор гребет
и гребец выжимает и камень и лед.
Вот и вся экономика грязных свиней.
Сады Семирамиды
Богиня тщеславия
Изысканно откинув темную прядь с плеча, дама презрительно повернула головной отросток прямо, и неожиданно осклабилась. Ее губы выражали одновременно и неотвратимое презрение и сожаление, нечто похабное проскальзывало в ее лукавстве и резких жестах, ладонях ее рук, более похожих на холодное оружие, нежели на матерински нежные с пухлыми подушечками руки женщины.
Последний жест, над которым всплакнул бы режиссер Товстоногов, был наряд в цвет стула. Это была точка накала: темное бордо платья отливало отчаянием и наглостью в сочетании с такого же, цвета театральных портьер, стула, возвышающегося над плечами. Этот унизительный трон снежной королевы с примесью запаха провинциальных помоек, не иначе, был поставлен специально для офисного спектакля, с помощью которого она выразила свою карьерную прыть.
Не голословно и непременно в такт кивания головы, которую она с удовольствием бы поместила на плечо некоего орла, хваткого, игривого и готового пасть к ее ногам и смотрящего, как на пещеру Аладдина, в ее рот, изрекающий приказы высшего порядка.
– Вы идите, а я останусь! – гордо вскинула она плечи, готовая сразиться с монстром капитала. И в темно-серых, подернутых пеплом, глазах запылал восторг труда.
– Прощайте, мадам, – ловко вскинул бы фальшивыми эполетами, расшаркиваясь со снежной королевой, капитан ее гвардии, но задел рукой, несомой к виску для отдачи воинской чести, канделябры пальцев ея несогласия с его готовностью испариться из этой преисподней ее театральной гримерки, где она впаривала в мозги постулаты Проперция всем посетителям.
Но перед выходом на свежезагазованный воздух, мумифицированный ее памятью орел воскликнул вдруг в восторге единения мечты о былых страстях, исковерканных сильными мира сего:
– Клюква
