глядя на Стаса в упор:
– Видишь, – он мотнул головой вбок, – мать волнуется, всю ночь плакала, а у нее легкие больные, астма, приступ может случиться. А я маму люблю, и брата тоже. И у Димкиных друзей тоже мамы есть, тоже всю ночь не спали, плакали, я их еле уговорил сюда не приезжать, сказал, что сам все решу. Диман наш вроде как крайним оказался, ножом потерпевшему угрожал.
Он осекся, оглянулся на заплаканную тетеньку, и добавил негромко:
– Адвоката можешь посоветовать? Я хорошие деньги заплачу, лишь бы помог. Если тебе самому деньги не нужны…
Он говорил что-то еще, но Стас его почти не слышал, смотрел в одну точку перед собой через лобовое стекло, смотрел в никуда. На сине-белую вывеску «УВД» над входом, на здоровенную дверь, на желтые кирпичные стены, на яркий цветастый зонт, под которым от дождика пряталась мама инвалида. Она ежилась от ветра и холода, поправляла платок, но тот упорно выбивался из декольте, тетка боролась с ним и в упор смотрела на Стаса. Тот отвел взгляд, глядел на приборную панель. Все мысли враз куда-то подевались, в голове стало пусто и легко, будто не сутки отдежурил, а проснулся поздно утром в выходной. И вообще Стас чувствовал себя прекрасно, только противно посасывало под ложечкой, точно от голода или нетерпения. «Чего ты ждешь?» – сказал кто-то рядом – «вот твой шанс, чего тебе еще надо?». И правда – чего, какого черта он тупит в одну точку? «Так нельзя» – тяжко шевельнулось где-то на границе подсознания и рассудка, будто подняли толстый пласт дерна над монолитной скалой. Подняли – и тут же бросили обратно. Нельзя… А ослепнуть в двадцать с небольшим лет можно? А если это та самая единственная, богом ему данная женщина, одна на всю жизнь, на весь мир, и неизвестно, жива ли она сейчас, или вот-вот повторит фокус со скальпелем? Или уже повторила? Нельзя… Одна жизнь, одна любовь, одно будущее – все бы отдал, чтобы не потерять это, да нет ничего. Нельзя… Ради этого всего можно.
– Садись. – Стас кивнул на соседнее сиденье, парень мигом оказался рядом. Тетенька порывисто шагнула к ним, но сын махнул ей, отгоняя, точно муху, и та покорно утопала к магазину неподалеку, села в припаркованный там черный «форд». А парень полез в карман пиджака и достал оттуда пластиковую карточку.
– Пин-код я назову, – сказал он, протягивая карточку Стасу, – на ней полтора миллиона. Они твои, карточку потом можешь выкинуть. Держи. Или лучше наличкой?
Он улыбался покровительственно и нагло, Стас еле сдерживался, чтобы не разбить ему очки. Держался из последних сил, процедил «наличкой», довез парня до отделения банка, где тот через кассу за четверть часа обнулил лимит, отдал деньги Стасу. Он пересчитал, убрал пачки в бардачок и сказал:
– Через три дня брат твой с друзьями выйдет. Раньше не получится, – оборвал он задохнувшегося от возмущения юношу, – надо кое-что уладить. В ИВС с ним ничего не случится, выйдет пока под подписку, до суда. На суд всем троим придется прийти, я скажу, что говорить, пусть запомнят, выучат или запишут – это важно. После
