запах воды, побежала галопом. Стадо с грохотом помчалось за ней, гремя копытами и поднимая облако легкой пыли.
Мы позволили нашим нетерпеливым лошадям идти, и, когда до бизонов было приблизительно пятьдесят ярдов, Питамакан подстрелил старую корову-вожака, а я – жирного быка-двухлетку; довольно скромный результат!
Вытянув свой шестизарядник, я развернул лошадь к другому двухлетке и прицелился в него, но он вдруг резко скакнул и оказался у меня за спиной. Моя лошадь тоже развернулась, так резко, что едва меня не скинула. Во рту у нее были удила, но я ее не контролировал. Она, видно, сама за меня решила, что этот бык от нас не уйдет. Так и случилось. Я догнал этого быка через несколько сотен ярдов, но оторвался от остального стада. Далеко на равнине Питамакан был все еще среди бегущего стада. Я видел, что он дважды выстрелил, а потом тоже остановился. Всего мы подстрелили шесть прекрасных животных – этого было достаточно для всего лагеря на несколько дней. Мы добили их и разделали на куски, которые можно было легко погрузить в фургон, который приедет за мясом, и, погрузив на лошадей несколько кусков ребер себе на обед, поехали обратно.
Стало очень жарко, поэтому мы держались в тени деревьев, росших по берегу реки, и скоро оказались в большой роще в устье реки. Мы слышали непрерывный стук топоров и то и дело треск падающего на землю большого хлопкового дерева. Я сказал Питамакану, что люди работают, как бобры, и он рассмеялся. Ему такое сравнение было незнакомо.
Здесь был плотный подлесок, большая часть которого была выше наших голов, и он был прорезан только извилистыми звериными тропками. Мы пошли по той, которая казалась самой прямой, и были уже рядом с лесорубами, потому что могли слушать их разговоры, но из-за густых зарослей никого не видели. Внезапно прямо перед нами прозвучал выстрел, и в ответ Питамакан приложил к плечу свое ружье и тоже выстрелил во что-то, что я с трудом мог рассмотреть сквозь большой куст шиповника.
– Это враги! Моя лошадь ранена! Тревога!
Одновременно мы услышали пронзительный вопль боли и страха, хорошо знакомый нам голос Луи, который так сожалел о роспуске компании и потере обещанной ему пенсии.
– Помочь! Помочь! В меня стреляй! Я помирай! Помочь, месье! Фраг, он пришел, его тысчи!
Я просек ситуацию сразу и, боясь, что другие лесорубы примут нас за врагов, о которых говорил Питамакан, закричал:
– Не стреляйте! Это мы!
Я вышел из густых зарослей, чтобы увидеть толпу лесорубов, окруживших Луи, который продолжал взывать о помощи.
– Что тут происходит? – крикнул дядя, подъехавший к лесорубам.
– Я застрелен! Меня стрелять, я умирать! – кричал Луи.
– Он принял нас за врагов. Он выстрелил в Питамакана и был подстрелен сам, – объяснил я.
– Позвольте нам увидеть рану, – потребовал дядя.
– Бесполезно! Я умираю!
– Уложите его, уложите! Мы еще увидим,
