вмещается в малый источник человеческого сердца; могучий Божественный дуб врастает в малый, хрупкий сосуд земного сердца. И уже не отличить Бога, властно восседающего на троне Своего величия, и раба, что работает до изнеможения и стоит на коленях в пыли. Царственное ведение Предвечного Бога вторгается в неведение человеческого смирения. Все сокровища Божественной премудрости и Божественного знания сложены в крохотной каморке человеческой нищеты. Видение Предвечного Отца доступно представлениям затемненной веры. Скала Божественной уверенности нависает над потоками земных надежд. Треугольник Троицы коснулся своим острием сердца человека.
Так парит это Сердце между Небом и Землей – подобно узкому горлышку песочных часов, и безостановочно струится сквозь него из верхнего сосуда песок благодати, ниспадая на земную почву. Снизу же, поднимаясь сквозь это узкое отверстие, проникает в верхние сферы некий странный и чуждый небесам аромат, и ничто в мире бесконечной Божественности не остается им незатронутым. Незаметно, но настойчиво пронизывает этот красноватый пар белоснежные обители Ангелов, и неприступная любовь Отца и Сына окрашивается в нежные и исполненные сердечной близости тона. Все Божественные тайны, лик которых был до поры укрыт за шестью крыльями, снимают покровы и, улыбаясь, смотрят вниз, на людей на земле. Ибо оттуда, с земных просторов, светит им лик их двойника – их собственный лик, как бы отраженный в зеркале.
Все единое становится двойным, и все двойное единым. То, что на земле, не есть бледное подобие небесной истины, но самое это небесное, переведенное на земной язык. Если усталый Слуга, утомленный тяжкой ношей прожитого дня, опускается на землю и, молясь Богу, касается земли челом, то в этом смиренном деянии заключено все преклонение Несотворенного Сына перед троном Отца. И деяние Слуги привносит в это небесное совершенство нечто от того усталого, исполненного боли, малоприметного и лишенного блеска совершенства, которым отмечено человеческое смирение. Но никогда не любил Отец Сына столь сильно, как в миг этого усталого коленопреклонения, в миг, когда Он поклялся вознести это Дитя превыше всех небес, вознести Его до высот Своего Отцовского Сердца – вознести это Дитя Человеческое, Которое есть Его Сын, и ради Него, Единого – вознести всех тех, кто Этому Единому и Самому Возлюбленному подобен, тех, на ком – пусть даже в неявном и искаженном виде – отпечатались черты Его Сына. И если Слуга становится игрушкой в руках палачей, если Он коронован терниями, а окровавленный лик Его настолько неузнаваем, что Отец видит больше человеческого в убийце, которого тут же отпускает на свободу, а ревущая толпа затравливает насмерть Другого – Того, кто уже не есть Его Сын, то никогда вечное величие Отца не достигало более совершенной славы и большего сияния – ибо в неузнаваемом облике Отвергнутого совершенным и ослепительным образом отразилась воля Отца.
Кто может здесь разделить то, что более неразделимо? Кто может отделить
