на мне не смущало ни меня, ни прочих свидетелей таинства. Меня заставили встать на колени и, читая молитвы, один из стариков остро отточенным ножом коротко пообрезал мою бороду и волосы (тут я, честно говоря, искренне возрадовался, что попал не в общину иудеев и отделался лишь потерей волос). Старец надел мне на шею простенький медный крестик без всяких рисунков и надписей. Со мной по очереди обнялись все присутствующие и двукратно расцеловали в обе щеки, приговаривая «приветствую тя, брат». Я отвечал тем же. Одежду мою, меж тем, выловили длинной палкой из воды, не позволяя коснуться берега, и бросили в разведенный специально для этого костер. Туда же последовали волосы. Пока костер догорал, уничтожая следы мирского, все, вслед за Старцем, читали молитвы и вдохновенно спели несколько псалмов. Затем пепел развеяли над рекой, а кострище забросано песком. Никакого следа от моей мирской одежды не должно осталось и в помине.
В конце церемонии мне презентовали порты – свободные штаны из некрашеной ткани, кожаные сапоги с «поддевками» (портянками) и пояс – все это символизировало то, что теперь я не только крещеный единоверец прочим, но и признан взрослым, полноправным членом общины. В ходе церемонии я как бы прошел символический путь от рождения до зрелости. Никаких крестных отцов или матерей не предусматривалось.
По возвращению в скит мы обнаружили на центральной площади два составленных встык длинных стола. На столах стояло лишь несколько больших мисок (похожих скорее на тазы), полных дымящейся каши. Возвышался горкой ломанный толстыми ломтями черный хлеб. Стояли крынки с чистой водой. Во-главе стола сел Старец. По правую руку от него, по мере убывания старшинства, старики. По левую – взрослые мужчины. Я был посажен в самом их завершении, в отдалении от Старца, так как, несмотря на то, что и стал виновником торжества, но считался младшим из взрослых членов общины, еще не доказавшим ей своей полезности. Ни вилок, ни ложек, ни ножей на столе не заметно.
Женщины еще суетились, разнося хлеб. Лишь когда расселись все мужчины, они так же разместились вокруг отдельно стоящих невдалеке столов. Там же расселись и дети обоего пола лет до пятнадцати – шестнадцати. Старец, терпеливо выждав, когда женско-детский стол угомонится, встал и возвестил примолкшим враз соплеменникам, что теперь у них де есть новый брат, который впервые сегодня преломит с ними хлеб и испьёт воды. После все помолились вполголоса, склонившись каждый над лежащим пред ним ломтем ржаного хлеба, и согласно приступили к праздничной трапезе. Я отметил, что каждый из пирующих (даже самые маленькие детишки) достал, кто откуда, свою персональную деревянную ложку и кружку и принялся есть кашу из одной из общих мисок, что была ближе к нему. Зачерпнув полную ложку горячей каши, едок нёс её к себе, удерживая над куском хлеба в другой руке. Если хоть кусочек пищи упадет на стол – очень плохая примета. И для самого ротозея и для его сокашников. Придется замаливать, причем всем, находившимся за одним столом. Действительно, сколь бы много каши
