стало легче?
Мадаленна фурией пронеслась мимо Фарбера, хотя каждый раз останавливалась и спрашивала результат вчерашней игры; пронеслась она и мимо старой Полли, что-то пробормотав о хорошей погоде.
Ярость душила Мадаленну, и подвернись ей сейчас под руку какая-нибудь дощечка или палка, она непременно запустила бы ей в какую-нибудь дорогую вещь, чтобы та разбилась вдребезги, а Мадаленна бы еще и раздавила остатки былой роскоши каблуками.
Она перевела дух только тогда, когда выбежала на веранду. Тут, в горшочках рос душистый горошек, и Мадаленна уткнулась носом в зеленую траву, вдыхая сладковатый запах и стараясь проглотить злые слезы. От них все равно не становилось легче, только голова набухала.
Ей надо уехать, билась в голове мысль; ей надо уехать, и ни дня она не останется здесь. Ей надо брать маму и бежать куда глаза глядят, к отцу, в Италию. К лешему университет, к лешему мечты; Мадаленна все это еще успеет, а теперь ей надо было не задохнуться в этом отвратительном воздухе из пластиковых цветов.
Она не заметила, как кто-то ее обнял и прижал к себе, что-то тихо напевая на итальянском. Мама.
Она всегда была рядом в такие минуты; всегда успокаивала, гладила по голове и угощала спрятанной конфетой. Аньезе все еще казалось, что у нее была маленькая дочка, которой все так же было десять лет, и она носила забавные косички, зачесанные за уши.
Но Мадаленне было двадцать, и тяжелые косы немного оттягивали голову, и проблемы нельзя было исправить одним жженым сахаром. Мадаленна не напоминал об этом маме, позволяя ей представить, что все как прежде, и только сильнее прищуривалась, чтобы соленые слезы не испортила ей блузку.
– Не надо, mia cara (пер. с итальнск. – «моя дорогая»). Не надо плакать.
– Я не плачу.
Она и правда никогда не плакала. Сначала не позволяла, а потом отвыкла и даже при желании не могла выдавить из себя ни слезы – глаза были сухими, словно песка насыпали.
– Не обращай внимания. Ты же знаешь Бабушку.
Мадаленна кивнула, и они замолчали. Утро было красивым – солнце заливало зеленый газон, и звуки сердитого моря доносились до веранды. Сейчас оно, наверное, клубилось белыми барашками, а волны рушили все песчаные замки, заливая водой ямки.
Когда Мадаленна была маленькой, она часто ходила на пляж и откапывала ракушки, обвитые водорослями, а потом плела из них гирлянды, развешивая по стенам.
– Мама, – она набрала в себя побольше воздуха. – Мы должны уехать отсюда. Не сейчас, но потом.
Аньеза ничего не сказала, и Мадаленна почувствовала, как внутри у нее что-то ухнуло. Раньше мама всегда торопливо говорила, что Бабушке необходим уход, что ее нельзя оставлять одну, а сейчас она молчала и тихо кивала головой. Значит, она тоже; она тоже была на тонкой грани.
– Милая, поезжай в теплицы. – Аньеза мягко оттолкнула ее от себя и поправила ленту в волосах. – Мистер Смитон тебя уже заждался.
– Ты
