style="font-size:15px;"> – Значит, снова в теплицах?
– Да.
Аньеза отложила ножницы и подсела к Мадаленне. Коса ее растрепалась, и, как бы Мадаленна не старалась упрятать отросшую челку в прическу, та падала на виски небольшими завитками, от чего она всегда напоминала Аньезе одну из девушек Россети или Данте; абсолютно средневековая красота.
– Тебе не нравится, что я хожу в теплицы? – прямо спросила Мадаленна.
– Нет. – улыбнулась Аньеза, поправляя сарафан.
– Значит, тебе не нравится мистер Смитон?
– О, нет! Он замечательный человек!
– Тогда я не понимаю, мама. Почему ты всегда огорчаешься, когда я ухожу?
Мадаленна внимательно посмотрела на маму и внезапно заметила две маленькие морщинки около глаз. Обычно такие у всех людей появлялись от смеха, но Аньеза Стоунбрук была исключением.
– Милая, я просто боюсь, что привяжешься к этому человеку. Боюсь, что…
– Что он умрет, и я буду по нему горевать? – твердо спросила Мадаленна. Наконец она смогла произнести это вслух, и, оказывается, это было сложнее, чем она могла предположить.
– Да.
– Наверное. Наверное, так и будет. – пожала плечом Мадаленна. – Но без мистера Смитона… – что-то вдруг встало посреди груди, и Мадаленне вдруг показалось, что она сейчас захлебнется чем-то очень соленым. – К тому же у него почти никого нет.
– Почти?
– Да. Оказывается, что у него есть один хороший товарищ.
– У мистера Смитона? – изумилась Аньеза; слухи о нелюдимости садовника дошли и до нее. – Странно, никогда о нем не слышала.
– А я как раз только и слышала. Вчера еще и увидела.
– Вот как? И что же это за человек?
Мадаленна повернулась к фигурам и посмотрела на уродливые зеленые кусты. Если бы только Бабушка дала ей возможность заняться зимним садом; о, тогда она бы его не узнала, все бы здесь переменилось. Но миссис Стоунбрук была непреклонна, и Мадаленне оставалось смириться с подобной картиной.
Мадаленна отчаянно старалась не думать о недавнем знакомом. Как бы ей не хотелось заявить, что его слова ничего не значили, она не могла сказать подобного и не покривить душой. Слова мистера Гилберта засели где-то очень глубоко и отзывались глухим эхом на все, о чем бы она не подумала.
«Тогда вам не кажется, что это немного нечестно так запальчиво говорить, зная, что с вас не потребуют ничего взамен?» – звучало в ее голове набатом, и ей казалось, что голова сейчас лопнет.
Самое ужасное было в том, что на какой-то момент Мадаленне подумалось, что мистер Гилберт был прав. Мысль могла просто исчезнуть, однако она ухватила ее за хвост и начала разматывать. Бесспорно, доля правды в его словах была. Она и правда ничем не жертвовала. Она не отрекалась от семьи и любви во имя искусства; она не жила на улице и не голодала, только чтобы заниматься музыкой, живописью и писательством.
Нет,
