так ты кто?
На что я ответил в рифму:
– Конь в пальто.
Через несмазанное, долго не говорившее горло слова выдавились не вполне членораздельно. Но судя по реакции окружающих, смысл их оказался понятным.
Бугор удивлённо вздёрнул бровь. Борода радостно гыкнул, пихнул главаря локтем в бок. Мол, я же говорил, что он трёкнутый.
Кудряш сделался ещё веселее и скомандовал:
– Раздягайся живо!
Я ничего не смог умнее придумать, чем дружелюбно предложить в ответ:
– А грибов-«отсосиновиков» отхряпать не желаешь?
В голове у меня пронзительно зазвенело, как от удара камертоном. Я знаю себя такого – с упавшей планкой. Стараюсь спрятать дрожь в губах и боюсь, что это видно.
Я ожидал удара от рыжего амбала. Ему очень удобно было садануть меня локтем под дых, в солнечное. Но получил мощный пинок в спину выше пояса. Ногой, наверное. Кованым сапожищем. Я полетел вперед, на стол, за которым заседали лихие люди.
Кудрявый быстро приподнялся и встретил меня прямым в лоб. Я рухнул, будто картонный, но сознания не потерял. Даже когда меня стали окучивать ногами.
Бугор распорядился:
– Геть, хлопцы! Насмерть забьете!
– А чё с ним делать? В гузно целовать, чи шо? – отозвался игривый тенорок чубатого.
Гляди-ка, я уже их по голосам научился различать.
– Завтра по утрянке с собой прихватим и в лесу кончим, – тоном, не терпящим возражений, отрезал атаман. – Нельзя на своем дворе казнить. Придут кадеты, дознаются. Спалят село. Стариков, баб, детишков порубят.
Подчиненные Бугра послушались. Дисциплина, какая-никая, у них имелась. Нас погнали обратно в узилище. Вернее, лично меня волокли под руки капитан Сергей Васильич и молодой поручик. Идти у меня не получалось, ноги заплетались, как вареные макаронины. Перед входом в сарай я заперхал, закашлялся и облевал поручику брюки. Одной водой почти – коричневой и едкой.
Но офицеры меня не бросили, а довели до лежанки в углу и опустили на неё. Только тут я медленно угас… догорел. Я вполне сознательно торопился избавиться от всей этой надоевшей бредятины в надежде проснуться под кустом в родном «железном садике». Или на топчане медицинского вытрезвителя. На кишащих клопами нарах офицерской «губы». Где угодно, лишь бы в привычном ареале обитания.
Темой гражданской войны я заболел лет в тринадцать. В детстве. Или по бородатому классику это уже отрочество? Причем, я проникся симпатией к вражеской, белогвардейской стороне. Дело было во второй половине семидесятых при Брежневе Леониде Ильиче. Никакими перестройками и плюрализмом ещё не пахло. Слов таких даже не придумали. Сложно сказать, что определило мои симпатии. Никто меня специально не натаскивал.
Отец мой имел большой стаж членства в КПСС. И гены тут ни при чём. Предки у меня по обеим линиям из крестьян происходят.
Наверное, сперва сработало внешнее восприятие
