и она, гордая княжна ответила:
– Чтобы я княжна снимала сапоги батраку, не бывать этому!
Девочку звали Фатима Ханум. Но здесь в Советском Казахстане её назвали Патигуль. В казахском языке нет буквы «Ф», и Ханум никак не нравилось советским чиновникам: нет у нас и уже не будет ханов! Потому не Фатима Ханум, а Патигуль. К тому же её заставили отречься от ислама.
В ту же брачную ночь её изнасиловали и, как только она родила сына Адыла, выселили в другой дом. Бедная девушка могла только кормить новорожденного ребенка и, не сумев смириться с такой судьбой, она бежала, отказавшись от сына, с молодым переводчиком Иркеном, моим биологическим отцом. Времена для них были тяжелые, но в этой любви она родила Бахытжана, нашего старшего брата. Молодой паре нечего было есть и негде было жить, и в страхе, что ребенок умрёт Патигуль вернулась к своей сестре, которая была намного старше её и чей муж выдал замуж Патигуль из своих корыстных соображений. Те приняли их к себе, но недолюбливали и обижали обоих.
– А когда родилась ты, Гузель, – продолжал свою историю Ахат, то успокаиваясь, то снова рыдая, – родители сильно поссорились. И мама в отчаянии в отместку отцу отнесла тебя к реке, чтобы утопиться вместе с тобой. Но её спасли, а тебя… ты попала в детский дом.
Потом он предположил, что скорее всего отец заподозрил маму в неверности, потом вспомнил вдруг, как отец нещадно ругал мать за то, что она отнесла меня в детский дом сама. Потом были ещё какие-то версии, но я уже перестала понимать их.
Халида выкурила пятую или шестую сигарету и вдруг резко перевела тему:
– А чем ты занимаешься, Гузя?
Скажем так. Я сидела, пребывая в полном шоке. Все эти версии в голове у меня ни в какую не связывались, и я просто отупела от всех линий рассказа Ахата. Я встала, достала из кармана пуховика свои сигареты и тоже закурила. Я решила больше ни о чём не спрашивать, только слушать. А брат, вальяжно и гордо, внезапно перестав рыдать, с невкусно наигранным пафосом рассказывал мне о князьях, коими являлись мои родители, растерявших всё своё имущество и алмазы, тогда как сестра, перебивая его, кстати довольно бесцеремонно, всё время пыталась перевести тему с родителей на меня. Но Ахат настолько явно не давал никому из нас говорить и спрашивать, что я всё же решила, что тут что-то не так. Тем более, истории, которые он мне поведал более, чем театральны. Всего за тот вечер не расскажешь, но я увидела, как сильно разнятся брат и сестра. Как откровенно Халида не уважает Ахата, и как брату совершенно наплевать на сестру. Между делом, Ахат постоянно называл меня «Эдя», что означало на их языке, как он пояснил, старшая сестра. И делал Ахат это так подчёркнуто, что мне делалось слишком уж не хорошо.
Раздался резкий звонок на моём мобильнике, и я взяла трубку.
– Номер квартиры, в которой ты сидишь, скажи.
Голос сына был суровым. Я растерянно посмотрела на брата, потом на сестру.
– Это твой сын? – спросила она.
– Восьмая, –
