что очень хотелось разреветься и пожаловаться ему. А этого делать нельзя. Поэтому я, слегка кивнув ему, быстро вбежала в кафе.
День стал ещё темнее. За окном опустился густой туман, серый и вязкий. Крепкий, с терпким привкусом черный чай, налитый в потускневший от времени стакан, отрезвил меня странным вкусом, хотя и мгновенно согрел. И я немного успокоилась, хотя голова всё так же была горячей, и по-прежнему тяжёлой. Было миллион вопросов, не связанных между собой. И все они ползали по моему сознанию как паразиты, разрушая всю реальность, которой я когда-либо обладала. В голову вдруг пришло воспоминание о единственной фотографии моего детства, на которой мне было около двух лет. Я стою и рыдаю во весь голос посреди улицы с растрепавшимися наспех отрезанными волосами, в новом красном пальтишке, в новых колготках, и красных сапожках. Деревья с фотографии в моём сознании вдруг растворились, и теперь на фото осталась только я. Маленькая Девочка с растрёпанной шевелюрой посреди широкого пустынного поля с остатками сухой травы в промёрзшей бурой земле.
Глава 2
Теперь по всем законам последовательности любого потрясения мне хотелось, чтобы всё это оказалось неправдой. Но уже спустя часа три появилось дикое желание всё же найти «своих». И оно было настолько же сильным как голод. Мысли спутывались, потом рассеивались, глаза бессмысленно искали что-то вокруг. Всё, что было вокруг реальным, мгновенно потеряло цену. Всё, но не все. Образ матери и отца то и дело всплывал в голове. Боже, да как же я этого не видела раньше?! Столько подсказок.
– Мам, почему нет моих фотографий, где я совсем маленькая?
– Аля, доченька! – мама была растерянной, – Ты так часто болела в детстве, что мы боялись фотографировать тебя, чтоб не сглазить.
Мамины глаза слегка скользили в сторону, как это бывало, когда она смущалась.
– Мама, а как я родилась, расскажи!
– Ночью, Аля.
Короткие и часто невнятные ответы, суетливость и какая-то сердитость меня отпугивали. Я не любила расстраивать её, и сторонилась всегда. Она часто казалась мне далёкой, недосягаемой. Хотя она была чересчур заботливой матерью, предупреждая все мои выходки, вероятность заболеть или попасть в какую – либо беду. Общались мы мало, зато с отцом достаточно много и часто. Но ему я никогда не задавала этих вопросов. Потому что он заполнял мою голову рассказами о животных, о своем детстве и о героях войны.
Ноги мои категорически не хотели идти домой. Я всё бродила по улицам, не чувствуя холода, а память ехидно и скупо продолжала выдавать мне эпизод за эпизодом.
И теперь я не знала, с чего мне начать. Найти «своих» представлялось мне совершенно невозможным. Растерянность в рясе чёрного отчаяния размахивала перед моим сознанием своими прозрачными крыльями, сметая любую мысль, возникавшую в нём. Некогда мой живой и острый ум теперь вдруг притупился и совершенно не мог сосредоточиться ни на одной цели. И только
