на занятых ими территориях. Один Калиш чего стоил. И, конечно, хорошо, что папа перед войной увез семью на этот хутор. Поначалу решение вызвало у домашних ужас. Променять треть дома на Великолуцкой, в центре города, прямо рядом с Дворянским собранием, на жизнь лесного хутора! Зато теперь у них есть еда, а в Пскове сейчас немцы… И дело Революции, конечно, правое, но… Жизнь поворачивалась какой-то странной стороной.
Несколькими часами раньше Рудольф, который в этот день был дежурным по Кронштадтской пограничной роте на станции Торошино, сидел у стола и читал листовку товарища Безродного: «Ко всем рабочим – сознательным пролетариям!». Читал с легкой улыбкой, пока не дошел до строк:
«Посмотрите на Австрию, Англию, Францию, Голландию, Италию, Германию, Швецию, Данию и др. Разве под напором лавы возмущения рабочих не дрожит и не рвется кора буржуазного всевластия. Разве не колеблются троны коронованных и некоронованных королей?
Глупец или преступник тот, кто при виде всего этого будет еще сомневаться в том, что всемирное восстание рабочих неизбежно, и в том, что оно будет непосредственным следствием этой войны!»
Рудольф поморщился. В который раз он слышал эти заклинания про мировой пожар по окончании войны и пылкие рассуждения о солидарности рабочих разных стран. Весной 1917-го, вернувшись после полугодового обучения во Франции в авиационный отряд, и после, став комиссаром авиадивизиона, он как мог одергивал горлопанов. Потому что еще в первый месяц обучения в Париже понял: французы свой путь к освобождению рабочих давно прошли, и требовать чего-то большего никто у них не будет – никто из разумных граждан. А их подавляющее большинство.
Рудольф пытался донести эту простую мысль до собеседников в России. Но уже через несколько недель осознал: люди слышат только то, что желают услышать, особенно когда находят в сладких голосах и надеждах основания для дезертирства. Горлопаны летом 1917-го года победили. Фронт распался, и немцы взяли Ригу. А потом и Псков…
Грустные мысли Рудольфа прервал приближающийся топот копыт, ржание лошади, а потом и знакомый молодой голос: приехал Отто Дуккуль. С Отто они познакомились в отряде «Волчья стая», куда товарищ Лебедев направил Рудольфа в горячие февральские дни – полгода назад. Каждый защитник Пскова был тогда на счету, немцы приближались, а самолеты 23-го отряда уже отправились на поезде в Москву. Бросить семью в опасности было для Рудольфа невозможно. И тогда Сергей Хорьков, прекрасный моторист и отличный командир, отпустил его из отряда, наказав остаться в живых и найтись… когда-нибудь потом.
Именно Отто благодаря железной воле (а подчас и железной руке) Рудольфа стал героем «Волчьей стаи» в ту мрачную и беззвездную ночь, когда немецкие самокатчики прижали их к узкой замерзшей лесной речке, простреливая противоположный обрывистый берег, и красные партизаны дрогнули. В первые минуты перестрелки, видя, как гибнут товарищи, слыша, как свистят вокруг пули и трещат от попаданий стволы деревьев
