пол, аккуратно расправил портянку, приладил ее на спинке в ногах. Снова потянулся, предвкушая сон. Тело немного ломило: весь день они возились с мотором семидесятого «Депердюссена», натаскался тяжестей. Наклонился было к правому сапогу, но тут на койку напротив с улыбкой плюхнулся Конон Федоров. Рудольф со вздохом покосился на приятеля: глаза блестят, на губах играет улыбка. Пахло авантюрой, которая, кажется, тут же и начиналась.
– Ты чего это, спать надумал? – Конон смотрел на Рудольфа со знакомым прищуром.
– Так летим же завтра, вставать в пять утра. – Рудольф зевнул. – Ты сам слышал, что Калашников сказал. Сидеть на аэродроме, в город не соваться.
– Ру-дя, – голос Конона стал вкрадчивым. – Я бутылку в кустах уже запрятал. Найдут утром, если сейчас не забрать. И ты уже договорился. Пошли. Да неужели ты не соскучился по своей красотке, латышский герой-любовник?
Рудольф, понимая уже, что Конон не успокоится и не отстанет, решил дать арьергардный бой.
– Я спать хочу!
– Завтра выспишься, когда в город после вылета отпустят! – Конон снова улыбнулся, хитро и весело. А потом наклонился к самому уху Рудольфа и зашептал: – Тут никто не заметит, а патрули около их дома только латышские. Без тебя мне там хана, а с тобой мы сила – один экипаж! Пошли. Там мой земляк у перехода дежурит. Аккурат с десяти до полуночи, и потом с четырех до шести. Пропустит нас. Ну давай скорее, время же идет!
Рудольф снова вздохнул и потянулся к портянке – заматывать. Из палатки выскользнули бесшумно, прокрались к кустам за бутылкой и задами потянулись вдоль границы аэродрома к железной дороге. От перехода до красавицы Лаймы – пять минут. Авось и вправду не поймают. А девчонки действительно славные, ласковые – тут Конон прав. И дождик перестал, только трава мокрая, но штаны высохнут быстро… Он улыбнулся и прибавил шагу.
Минут через тридцать после ухода молодых людей в палатку зашел фельдфебель, покрутил носом, наклонился над аккуратно застеленной койкой Рудольфа, тихонько выскользнул на улицу и направился к дежурному офицеру, который сидел за походным столиком и что-то читал при свете керосинового фонаря, подперев голову рукой. Фонарь периодически плевался и моргал, прапорщик каждый раз слегка усмехался. Фельдфебель постоял в сторонке, пыхтя и соображая, имеет ли появившийся в отряде два дня назад прапорщик Романов отношение к августейшей фамилии. Потом решил, что не имеет, и набрался храбрости подойти.
– Разрешите обратиться, Ваше Благородие!
Прапорщик удивленно вскинул брови и посмотрел на фельдфебеля:
– Что хотел?
– Тут двое, старшие унтер-офицеры Федоров и Калнин, в город ушли. Им запретили, сказали на аэродроме ночевать, а они ушли. – Фельдфебель развел руками и сделал шаг назад, увидев, как вдруг изменилось лицо офицера.
– Это которые утром полетят? – прапорщик сказал это медленно и тихо, но фельдфебелю показалось, что голос
