говори, зачем пришла, да и иди себе, если тебе у нас не нравится!
– Ладно, Нонк, ты не обижайся! – примирительно сказала Лика. – У нас ведь еще беднее: стол да стулья, да печь посреди хаты. Правда, и у вас посреди… Все не так, как у тех, кто в городе живет…
Она замолчала и молчала долго.
– Может, тебе чаю налить? – спросила Нонка, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Не надо. Я дома пила… Знаешь, зачем я пришла?
– Зачем?
– Хотела позвать тебя завтра с собой. Я в город хочу поехать. Поедешь?
– Да у меня и денег нет… Мама только на хлеб оставила, а в город ехать – в один конец билет целый рубль стоит!
– Я тебе дам. Вот, гляди!
Лика сунула руку в карман и вытащила несколько десятирублевых купюр.
– Откуда у тебя столько деньжищ?
– У Нины взяла. Это мои, собственные. Мне отложенные.
– Почему ты мать по имени называешь?
– Многие так родителей называют! Что тут такого?
– Глупо это и как-то не по-человечески!
Лики пожала плечами и вдруг выпалила:
– Не родители они мне вовсе! Я вчера это узнала. В «Доме малютки» они меня взяли!
Она опустила голову, и слезы покатились по ее щекам…
Нонка изумленно уставилась на нее. У нее все слова словно вдруг разом вылетели из головы, и она сидела теперь, не зная, что сказать. Лика, отвернувшись от нее, вытирала слезы, шмыгая носом. Тикали ходики, за окном лениво взлаивала Найда, с реки доносился гул мотора спешащей в низовья «Ракеты»…
– Так ты из-за этого вчера так плакала? – заговорила наконец Нонка.
Лика молча кивнула.
– Как ты узнала?
– Бабка Петруниха сперва сказала. Она Вовку своего лупила, он ревел, как резаный, я и вступилась.
«Как вам не стыдно? – говорю. – Что вы его бьете, словно он вам не родной?»
Ну, она и давай кричать: «Ты-то, детдомовская, вообще помалкивай! Из милости тебя взяли Нинка с Петром на свою голову! Еще наплачутся от тебя!».
– Я, как услышала такое, онемела вовсе! Только стою и гляжу на нее… А она плюнула на землю, Вовку схватила и в дом к себе…
– И ты ей поверила? Вот дурная! – засмеялась Нонка. – Эта ж Петруниха вообще шарлатанка! Она гаданием и ворожбой занимается. Я видела: к ней даже из города приезжают. Ей врать – дело привычное!
– Не поверила я сначала… Подумала, что она так по злости сказала. Пришла я домой… А там мама с отцом. Они как раз с работы вернулись. Я рассказала им все… Мама посмеялась и сказала, как и ты, что нашла, дескать, кого слушать! Поцеловала меня… «Наша, – говорит, – ты дочка, и ничья больше!»
А я смотрю на нее и мне все страшнее делается: она врать-то не умеет совсем, по ней сразу видно, если она соврать пытается…
Отец – тот ничего не говорил, сидел только все и хмурился…
