всю ночь. А теперь мы везем их в Сендай, в лагерь для пострадавших.
– Получается, они остались без дома? – поинтересовался Михаил. – Я видел, что его полностью затопило.
– Майкл-сан, они сейчас не об этом думают, – ответил доктор. – Старики радуются, что остались живы.
Михаил посмотрел на них. Они закончили с обедом и теперь сидели, обнявшись. Женщина склонила голову на плечо мужа, он поглаживал ее по волосам и что-то говорил, а она улыбалась, слушая его. Их морщинистые лица светились счастьем, и Михаил невольно залюбовался. Он ни разу не видел, чтобы японцы так открыто демонстрировали свои чувства. Но, судя по всему, в тот момент они не думали об этом, их переполняла радость, ведь цунами не разлучило их.
«Слава богу, что все самое страшное уже позади», – подумал Михаил и поймал на себе взгляд пожилых людей. Он поднял вверх бутылку с соком и, улыбнувшись, произнес по-русски:
– За жизнь!
Шелестя лопастями, вертолет мчался вдоль береговой линии, а Михаил смотрел в иллюминатор и не понимал, что ему делать дальше. Если действительно университет пострадал от землетрясения, как рассказывал Котаро, то о какой учебе может идти речь? Наверняка его закроют на период восстановления, а обучение, возможно, будет проходить в уцелевших зданиях. «Думай, не думай – королем не станешь, – мысленно произнес он и принял решение: – Положу Тони в госпиталь и поеду в университет».
Если все-таки отменят учебу, придется возвращаться в Москву. С одной стороны, эта мысль радовала его, ведь за эти полтора месяца он успел соскучиться по дому, с другой, огорчала. Он понимал, что вместе с этим землетрясением рухнули все надежды еще когда-нибудь увидеть Юми. Михаил вытащил из кармана куртки сломанный карандаш и блокнот, пролистал страницы, сморщенные, словно печеное яблоко, бегло просматривая рисунки. Дойдя до последнего, того, который он рисовал в поезде, с тоской взглянул на расплывчатое и словно подернутое рябью изображение девушки, будто оно отражалось в воде. Оставалась надежда на блокноты, оставшиеся в общежитии, в них было еще несколько работ с Юми. Он вдруг подумал, а вдруг общежития больше нет? Тогда он лишится последнего, что у него осталось в память о девушке. От этой мысли его словно током пронзило. Он закрыл глаза и стал лихорадочно восстанавливать в памяти ее образ: вот она смеется, запрокидывая голову, темные волосы шелком рассыпаются по спине, она запускает в них руки и вскидывает вверх, будто подбрасывает охапку листьев, и хохочет еще громче. Он так отчетливо представил ее, что буквально услышал ее голос. Боясь забыть ее образ, он захотел срочно запечатлеть его. Вот только рисовать на листе его блокнота – как рисовать на стиральной доске. Да и чем, если карандаш сломан? Он глянул на Котаро, тот в задумчивости смотрел в иллюминатор.
– Сэр, у вас случайно не найдется клочка бумаги и карандаша? – с надеждой в голосе спросил Михаил.
– Хм, странная просьба в данной обстановке, – улыбнулся доктор,
