ще́мится,Банкуют фраера!
Вся жизнь нелепая игра,
Где от утра и до утра
Бродяги ще́мятся,
Банкуют фраера!
Паша Воркутэн резко приложил ко лбу ладонь, клавишник прибрал музыку, Паша же, попритупив взгляд, с необычайной проникновенностью и драматизмом выдохнул в наступившую тишину:
– Банкуют фраера…
Площадь загрохотала аплодисментами. Я отметил, что Паша более чем неплох. Публику держит, публике нравится.
– Какое безобразие, – сказал Хазин. – Этот урод, похоже, талантлив…
Я согласился, с отвращением осознав, что строка «людское ще́мится, банкуют фраера» засела в голову и назойливо стучится в лоб изнутри. Женщина в зеленом посмотрела на нас неодобрительно, концерт продолжился.
– А теперь премьера! – Паша отпил из бутылки воды и провозгласил: – Теперь премьера, да… Именно сегодня, именно для вас впервые прозвучит моя новая песня «Дневной на Халмер-Ю». «Дневной на Халмер-Ю» – для вас!
Паша вскинул руки, и площадь замолчала. Нервически зазвучали клавишные, Паша Воркутэн повернулся спиной к зрителям и начал ритмически дрыгать левой ногой.
– Ничего себе квадрицепсы раскачал, – заметил Хазин. – Халмер-Ю, это где?
Я не знал, Паша между тем запел, я подумал, что рифмой к «вижу вдали» будет «горят корабли», но оказалось, что «кричат журавли».
– Надо уходить, – сказал Хазин. – Скоро может быть поздно.
Но уйти не получилось. Паша Воркутэн превознес над Центральной площадью силу своих искусств, корпулентная женщина в зеленом рядом с нами стала раскачиваться уже с угрожающей амплитудой, и мы неволей втянулись в нее и тоже раскачивались, круги восторга распространялись окрест, и мы качались в этих кругах, дневной поезд на Халмер-Ю вез меня в дальнюю даль, на край земли, где лишь зима и камни.
Хазин поднял на вытянутой руке камеру и сделал несколько снимков.
– Поезд на Халмер-Ю, вези меня, вези… – пел Паша.
И площадь подпевала и танцевала вместе, и все это длилось и длилось, мы с Хазиным, зажатые горожанами, подтанцовывали с ними. Иногда я оглядывался, пытаясь отыскать врио, мэра или Алексея Степановича, но не видел никого.
Песня закончилась, публика благодарила Пашу овацией, зрители расступились, и дышать стало легче. Хазин сказал, что ему надо срочно охладиться, внутри что-то у него переставилось от этой музыки, что-то под самыми ребрами, и теперь печет. Хазин ушел, а я остался. Не знаю почему.
Концерт продолжался. Паша вызвал на сцену зрительниц и водил с ними ручейки и хороводы, женщина в зеленом попробовала схватить меня за руку и вовлечь в круг, но тут я очнулся и вырвался и решил искать Хазина.
Пробираться сквозь толпу было тяжело, Хазин сидел на пластмассовом стуле возле ларька с мороженым. Я подошел и сел рядом. Продавщица отсутствовала, мороженого в ларе не оказалось, лишь водка в получекушках и крабовые палочки.
– Ледяная, –
