если его вернут, это ничего не поменяет. Только принесет дополнительную смуту и недовольство, – продолжил за нее брат. – Более того, не кажется ли тебе, что аресты так называемых участников тайного общества – это тоже его план? Для того и нужно было уйти, спровоцировать их на выступление, чтобы всех взять и схватить?
– Схватили не только тех, кто выступал, и ты это знаешь, – тихо проговорила княжна. – А так ты прав.
– И, если честно, мне все равно на всех арестованных и приговоренных, кроме одного. Его мы и должны вытащить… Но твои сведения ничем не могут помочь, кроме того, что подтвердят вину Сержа.
Он всегда называл дядю просто по имени, равно как и она. Ведь тот казался им вечно молодым, вроде их общего старшего брата, с которым так славно проводить время. И больно было знать, что он мог просто так исчезнуть из их жизни, оставив пустоту, которую не заполнит никто. Алина не могла ручаться за Гришу, но сама она пролила немало слез в подушку, осознавая собственное бессилие в подобной ситуации. Если есть хоть малая надежда его спасти, то стоит ей воспользоваться. Но Гриша был прав – ее догадки, которые так легко опровергнуть, создадут еще больше вопросов. И она была не совсем уверена в том, что ее отец поможет, одобрит ее действия. Алина писала ему длинные, полные полувопросов-полуутверждений письма, описывала все происходящее в Петербурге, включая поступавшие сведения о Серже, но ответов не получала. Казалось, отец растворился в той же бездне, что и его государь, которому он всегда служил верой и правдой, готовый отдать за него жизнь. Что касается матери, то Алина менее всего хотела бы, чтобы она присутствовала здесь, поэтому новости о ее приезде огорчили девушку более, чем обрадовали.
– Его надо попросить, чтобы он сказал правду, – княжна Алина впервые решилась выговорить вслух то, что вертелось у нее в голове, рожденное часами бессонницы, догадок и сопоставлений, обрывками фраз из подсмотренных на столе отца бумаг, попытками чтения писем дяди между строк, краткими вспышками воспоминаний. – Он был в обществе цареубийц исключительно для того, чтобы их разоблачить и остановить.
Брат поднял на нее глаза, такого же зеленовато-серого, неопределенного цвета, как у матери. Взгляд сделался таким же тяжелым, как бывал у той, когда она слышала или узнавала то, что не хотела. Когда она не просто смотрела на свою дочь, а видела ее такой, какая она есть, и увиденное не нравилось княгине Софье. Алина помнила этот взгляд с младенчества, он слился в череду пугающих воспоминаний, наряду с черными тенями во вьюжную полночь, наряду с мертвым смердящим телом самодержца, наряду с жуткими снами во время болезней с сильным жаром. Действий после него не следовало – Алина просто съеживалась внутри, ощущая себя маленькой и бессильной. Но Гриша-то зачем на нее эдак смотрит? Что он сделает? Что он скажет?
– Он не доказал ничего сам, – проговорил он после паузы, и в голосе его чувствовалась сокрушенность. –
