style="font-size:15px;"> Тут, право, было не до рукописи. Тут нужно было жеребцам… тут нужно было молодых жеребцов холостить, чтобы не растрачивали они лишней нервной энергии и все силы отдавали спорту. Какое, в самом деле, может быть барокко?
Смешались в кучу кони, люди. Обычное время, казалось, было выключено до срока. Пока мы не управимся. А потом в порядке ритуала полагалось еще изжарить и съесть то, чего мы сами несчастных лишали. И только глубокой ночью я вспомнил: «Насущные проблемы!». Но было уже поздно, поистине поздно, и давно спал наездник, спрятавший рукопись вместе со сбруей.
На заседание я явился без опоздания. Но и без рукописи и без какого бы то ни было своего мнения. Не было мнения и у всей группы, потому что цепь замкнулась на мне. Однако наши киты, способные разом проглотить любого оппонента, если только дело касалось Ренессанса (или барокко), во всем прочем отличались крайним добродушием.
– Поскольку моя ’гукопись находится в настоящее в’гемя в э… э… седельном…э…ящике и не может быть обсуждена непос’гественно, я позволю себе сделать лишь несколько п’гедва’гительных замечаний.
Вот и все, что сказал Воронцов-Дашков. Ему говорили: «А рукопись? Что стало с рукописью?» Кит отвечал:
– П’гостите, но я и сам был молод. Я понимаю п’гек’гасно, как это бывает!
– Хорошо бы, конечно, его прямо там, на конюшне, выпороть, как в старое доброе время полагалось, – высказал мнение Скобелев, но этот вариант даже на голосование не поставили. Так это и осталось в летописях Центра изучения всемирной литературы: «Еще Воронцов-Дашков в той рукописи, что побывала в седельном ящике, указал. Рукопись из седельного ящика явилась новым вкладом в науку». Мне же тот случай придал смелости, и я тоже решил сделать какой-нибудь вклад. Но разве китов чем-нибудь удивишь? Они давно все открыли. Всё. «А вы что думаете, молодой человек?».
Ответ пришел неожиданно. Встретился мне Одуев Валентин Михайлович. Тоже кит, только по конной части. Знаток иппической, то есть лошадиной (от греч. hippos), истории. И его трудно было чем-нибудь удивить.
– Подумаешь, Байрон! В седле сидел по-любительски, – так он отозвался, когда я ему сообщил, что чуть было не вступил в переписку с внучкой великого поэта и большого любителя верховой езды. (Историю эту я передоверил рассказать собрату-литератору Ярославу Голованову на страницах «Комсомольской правды»).
Потом знаток спросил:
– А вы где сейчас состоите?
– В группе Возрождения.
– Возрождения чего?
– Это в Центре всемирной литературы.
– Ах, вот как! – и лицо знатока осветилось.
– Значит вы служите в Департаменте коннозаводства.
– Не коннозаводства, а всемирной литературы. Ренессанс изучаем… барокко…
– Так ведь в этом здании находился прежде Департамент коннозаводства. И, между прочим, жила Марья Александровна.
– Какая
