при их отсутствии, вызывая чувство благоговейного трепета перед социумом – источником денег и благ, которыми можно за эти деньги воспользоваться и получать при их посредстве доступных (достаточно тупых) удовольствий – более толстых благ. На что Елена неизменно отвечала распростертыми объятьями, тут же реализуя её по привычным каналам (в условиях жёсткой конкуренции, создавшейся у них в лагере вокруг дележки пионервожатками казаков) реализации своей активности, лишь гиперболизируя избытком в ней энергии зависть к более оборотистым подругам, которым удавалось её продинамить, отчаянной злобы на них и на себя и т.п., то есть лишь отравляя божественность потенциала перечисляемых ей энергий переводом своей обусловленностью его высших энергий в свои низшие. Что, естественно, не могло не привести его к разочарованию в спонсировании её энергией главным образом из-за отвращения к её явно животным страстям и её разуму, не умеющему их возвышать.
И если бы не его зависимость от книги, которую Елена столь размашисто обещала ему перевести, Ганеша давным-давно бросил бы её на произвол судьбы, оставив той выступать со своей произвольной программой на подмостках тела, если бы Елена сама не кидалась бы в путы судьбы-кукловодительницы с первого открывающегося её пресыщенному взору трамплина, всё время выпархивая у него из рук. Буквально вынуждая Ганешу отказаться от этого частного предпринимательства, лишь потакающего ей отравлять себя. Тем более что энергию он мог передавать ей лишь по каналу своего восхищения ею. А для дальнейшего восхищения ему приходилось всё ниже и ниже опускать свой порог восприятия её, линяющей на его изумленно-измененных глазах из богини в рядовую сучку, наслаждавшуюся лишь толкотнёй вокруг себя поклонников. В форме которого Ганеша рядом с ней вынужденно теперь и соприсутствовал, хотя эта форма и была для него мала, жала, точнее – жамкала его. Да и фасон был самый что ни на есть юношеский, то есть – «в весе пера», облегчавший его вес в её глазах. И для сохранения обряда поклонения вынуждавшей его – из сострадания к ней – всё ниже и ниже опускать собственную самооценку. Ибо Ганеша не мог сострадать ей легально, ведь она совершенно не желала поклоняться ему, воспринимая его сквозь призму занимаемого им места в видимой ей части спектра реальности, а все эти его пересуды на счёт божественности – лишь как способ совращения и повод повысить самооценку за счет мании величия. Выплевывая его божественность, как малыш – безвкусную пустышку! Если бы её желание было бы столь же совершенно, что и нежелание, её чистота базировалась бы на желании, а не на нежелании, метлой сомнения разгоняя вокруг себя объекты для поклонения и забивая барахтаньем в клубах пыли недоверия линзу собственного восприятия, он не мог бы не сочувствовать ей из сострадания, этому самому чистому из каналов. А так, всё, что ему оставалось – это либо подчинить себя всё разлагающему его восхищению ею, либо, защищаясь от разложения, презирать её, обрывая канал (восхищения),
