дали.
Ее звал туман.
Профессор Росси, крупная, статная женщина, требовала от всех, и от студентов по обмену особенно, стопроцентной посещаемости лекций. Сегодня она призналась, что отступила от плана, и начала объяснять «туманную» терминологию. Оказалось, «туман» по-итальянски – nebbia или foschia, но венецианцы используют слово caligo. А устойчивое выражение filar caligo означает «кружить в тумане, испытывать неотвязную тоску», от которой трудно избавиться, стряхнуть с себя, как невозможно выключить, отменить венецианский туман.
Росси набрала новые слова у себя в планшете и спроецировала на огромный, как в кинотеатре, экран. Говорила она, словно актриса, со сцены – в микрофон. Конечно, учиться в корпусах универа на Giobbe было приятно. Современные здания невысокой этажности, соединенные стеклянными переходами, были выполнены в стиле лофт. То тут, то там среди однотонной штукатурки обнажалась старинная кирпичная кладка, а многие аудитории, включая эту, убегали вверх ступеньками амфитеатров.
Обычно внимательная и вовлеченная, сегодня Ната сидела на галерке и гуляла в своем тумане. Ее занимали мысли о Глебе, оставшемся в Москве. Скучает ли он, есть ли у них будущее? Глеб, Глебушка… Похоже, она стала одной из его обожательниц. Китаист, умница, лучший на курсе в МГУ, он купался в женском внимании. Глеб не был красавцем, узкие плечи, легкая компьютерная сутулость, но умные цепкие глаза, выдающие интеллектуала, обходительные манеры молодого человека из профессорской семьи делали свое дело.
Для Наты, с самого момента знакомства, он был единственным, и делить его ни с кем не хотелось. Чем она была интересна ему, оставалось неясным, возможно, среди красавиц и умниц она выделялась неискушенностью и простотой. Глеб часто цитировал Сенеку: «Язык правды прост». Бросок сюда, в Италию, убивал двух зайцев: она делала вклад в собственное развитие и пыталась дотянуться до стандарта его семьи. Глеб не приехал в Домодедово ее проводить: температурил. Писал сообщения редко и односложно, в основном отвечая на ее вопросы, и она не знала, не потеряет ли его, уехав так далеко и надолго.
Ната потихоньку встала и, пробираясь боком по стеночке, покинула аудиторию. Вышла за ворота здания и попала в старую фотографию – идеально выверенный монохром с едва прорисованным контуром железнодорожного моста, соединяющего узкой перепонкой островную и материковую Венецию. Ощущение нереальности и ускользающей красоты. Белые ночи по-итальянски.
Туман вел ее по Cannaregio, и, боясь оступиться, она сначала шла вдоль канала, прижимаясь к домам, а потом вышла на широкую Strada Nova и побрела к Ospedale. На полпути, не доходя Spar, она присела на улице в знакомой кафешке и взяла кофе. Официант из ниоткуда подал наперсточную чашку, и не видная, словно чужая рука интуитивно поднесла ее ко рту. За дальним столиком сидел пожилой венецианец: как в сюрреалистическом кино, он показывал часть лица, прорезанную морщинами, блестел дужкой очков.
Сознательно плутая по каменному лабиринту, Ната тянула перед собой руку, чтобы быть уверенной, что никуда не врежется.
