а остальное положи в мой банк.
В Лондоне она встретила Тейфика Хальфази, оскорбила его, ушла, но потом вернулась, увлекла его в Довиль, куда попросила приехать и Жанну, для того чтобы прервать монотонность их полного ненависти существования вдвоем. В зеркалах отеля «Нормандия» она увидела трио, которое они собой являли.
– В этих белых одеждах мы похожи на трех старых вьюнков, выросших вокруг ножек табуретов в баре и переплетающихся для того, чтобы поддерживать друг друга до конца наших дней. О нет! Нет! Это невозможно!.. А ведь я жила так, как и следовало жить. Я не испытываю ни страха, ни радости, ни страданий. Я всем рисковала, ничто не могло меня остановить. А как старели знаменитые женщины? – вскричала она, схватив Кармелу за руку.
Не только юность ищет успокоения в Истории. Существа, стоящие на краю могилы, любят вспоминать о том, что Гёте самые прекрасные свои стихи написал в восемьдесят лет и что Нинон де Ланкло в таком же возрасте еще занималась любовью. А как кончили жизнь Жорж Санд, госпожа де Сталь, Екатерина Великая?
– Да, но они жили как мужчины. Я же жила жизнью женщины, исключительно женщины.
Она продолжала держать Кармелу за руки.
– Видишь ли, Жанна, – сказала она, – мы страдаем от ужасной несправедливости. Когда мы больше не можем уже внушать мужчинам любовь, мы ничего не стоим. Люди продолжают чтить писателей, которые ничего больше не могут написать, врачей, у которых больше нет сил лечить больных, государственных деятелей, которые больше не могут ничем управлять. А нам, доставлявшим мужчинам ощущение того, что они живут полнокровной жизнью, нам, вдохновлявшим их на создание шедевров, нам, составлявшим мечты мужчин, их гордость и их награду, нам, кого прославляли именно за то, что мы были, что же остается нам, когда тело наше нас предает и мы не можем больше играть свою роль? Мы становимся бесполезными, как герои, которые не погибли. Нам следовало бы закрыться в комнате, замуровать окна…
Глава Х
«А может быть, и я уже стала немного сумасшедшей?» – задавала себе вопрос Кармела.
Навязчивое, тираническое любопытство тянуло ее в номер к Санциани, едва у нее выпадала свободная минутка.
Она сама себе назначала время этих свиданий. «Я пойду к ней после того, как приберусь во всех комнатах». Но когда она переворачивала матрацы, встряхивала простыни и чистила умывальник, ее не покидало нетерпение и страх оттого, что она пропустит главную сцену спектакля.
Все прочие клиенты – их звонки вызова, голые груди американки, вечный беспорядок в номере киноактрисы, – все это составляло часть серой обыденности. Главным для нее была дверь номера пятьдесят семь. Она казалась ей шире, чем другие двери, массивнее их. Она знала каждую планку, каждый кусочек отвалившейся краски, каждую заделанную замазкой трещину. Ей была хорошо знакома упругость замка и тихий щелчок под ладонью,
