не замечала.
Филиппинец перед Димой задумчиво листал на телефоне фотографии петухов. Дальше стояли красивая филиппинка лет двадцати и вальяжно обнимавший её за талию американец лет пятидесяти. Было что-то неприятное в их показной близости, да и сам американец в расстёгнутой гавайке, с густой порослью седых волос на груди Диме не понравился.
Дима приподнялся на здоровой ноге, надеясь разглядеть, с чем именно выходят из столовой – каждый получал на вынос одноразовую тарелку с какой-то бурой квашнёй, – и вспомнил, что в порту ему выдали талончик на завтрак. Дима растерялся. Совсем забыл, где тот лежит. Уже снял рюкзак, чтобы заглянуть в конверт с путевыми документами, когда в кормовой утробе парома что-то громыхнуло.
Палуба ощутимо вздрогнула.
С коек повалились рюкзаки и чемоданы, в столовой лязгнули кастрюли.
Американец растерянно оглянулся. Филиппинец отвлёкся от фотографий петухов и недоумённо посмотрел на Диму, будто тот мог объяснить ему случившееся.
Мгновением позже громыхнуло сильнее. Почувствовав, как палуба уходит из-под ног, Дима уже не сомневался, что это был взрыв.
Глава восьмая
Майкл
Майкл ждал сигнала тревоги. Когда в родной Оконто-Фолс пришёл буран Эвелин, сирены выли по всему городу. Буран принёс двадцать четыре дюйма снега. С отцовского коровника сорвало крышу. Новенький боксовый коровник. Сирены были слышны даже на ферме. А паром молчал. Ни капитана, ни экипажа. И пассажиры растерянно переглядывались. Чуть шеи себе не свернули, пока крутили головами, словно кто-то из соседей мог объяснить им, что происходит.
Опять громыхнуло.
Теперь палуба не просто вздрогнула. Она буквально пошатнулась.
Разом заголосили женщины. Майкл хотел ладонями прикрыть уши, чтобы спрятаться от визга, как он прятался от визга свиней, когда их забивал дедушка, но рук у Майкла не стало. Он растерянно опустил глаза. Увидел, что тарелка с недоеденным завтраком опрокинулась. Тщедушное куриное крылышко упало на зелёные найки. Майкл брезгливо дёрнул ногой. А руки по-прежнему не слушались. Они вцепились в металлический трос леерного ограждения, и Майкл смотрел на побелевшие косточки пальцев.
За ограждением простиралось молчаливое море. Рябые волны тянулись в свободную даль: ни тумана, ни разводов жаркого воздуха, ни островков суши. Горизонт лежал прямой, прочерченный до одури ровно и чётко. Солнце едва поднялось и было болезненно-жёлтым, не распространяло настоящего света. Его мертвенный блеск не отражался даже на поверхности хромированных леерных стоек.
Палуба накренилась. Ход парома замедлился. Женщины продолжали кричать, но их голоса слились с общим фоном паники. Пассажиры метались между койками. Сталкивались, бросали извинения или огрызались и торопились… Куда? Майкл не понимал. Так суетились муравьи в муравейнике
