боишься?..»
Непредсказуемо-порывистая и смешливостью – восторженная, замкнуто-задумчивая и горделиво-неприступная с безбрежным холодом печали; с первого момента дня знакомства я пытался выявить определяющие поведение черты характера, проясняющие: кто она по знаку зодиака. Сделать этого не удалось, настолько противоречивым мне казалось типовое совмещение повадок.
– Да, опасаюсь, – признался без бравады я…
Это то, как мне казалось, что хотела Таня услыхать.
И душою я не покривил.
Увлекшись безрассудною игрой,
в расставленных запутавшись сетях,
эмоциям сдав разум под контроль,
к возникшим чувствам обретаю страх…
– Володя, ты сказал, что не имел два года с женщиной интимной связи… Почему же ты со мной не кончил?.. – Вопрос не шуточный и, взволновав необъяснимым фактом за живое, женскую самолюбивую угодливость задел, упомянув впервые в обращении с немедицинским термином знакомое мне имя.
Отложив рассказ заумный о даосах на перспективу, я, приблизив Таню, прошептал: «Я зачерпнул такую бездну завороженного удовольствия… своим хотением, исчезнув в памяти, лишающей спокойствия. Эта – несуразная и страждущая блажь тебя тревожить не должна. Да и к тому же: ты оставила неизгладимый след на взлетной для посадки полосе, стонущей воспоминаниями о заоблачных улетах в мир страстей, предпринятых тобой». Наглядностью указывая место ощутимое, я приложил миниатюрных пальцев шелест на лобковый выступ, с непривычки ноющий от «танца» сексапильного.
– В следующий раз подумать надо бы и о тебе, – ощупывая «корневое основание» притихшего разлукой соучастника эпического сговора, с сочувственным смешком сказала Таня.
С какою легкостью меня определили в будущее,
бесцеремонно обозначив продолжение в постели…
натурность платы возымев за любованье зрелищем,
в извечной тяге исповедаться душистости камели…
Но, с укоризной вспомнив
указующий прожектор электрички
и впопыхах резонных,
рандеву, назначенное по привычке,
молвил: «Освещая фарами свечей дорогу!».
– Понравилось?
– Незабываемо в ночи сверкнуло
возмутительностью любопытства,
расстрельным наваждением разгула,
окрыленного гостеприимства…
Мы поднимались по пологости песчаной дюны, я шел чуть впереди, когда услышал возгласа пинок, капризно требующий: «Дай же руку!».
Навязывать угоду блажью – манера, уж совсем не свойственная Тане; я улыбнулся образу двух женщин, набивавшихся на свадьбу как свидетели, и, глядя на ее протянутую руку, на какие-то секунды с помощью замешкался… Затем сказал: «Сними-ка с ручника», – и подал…
Поздно! Татьяна, обгоняя нерешительность, на дюну поднялась.
