но впал я в некоторое уныние. И отказать нельзя, да и отправлять людей на труд сей тяжкий и неблагодарный не годилось. Откуда быть у нас золоту, коли до сей поры и малой крохи его не встречали?
Дело тихо, но пошло. Подрядились вполне с охотою многие лучшие мои люди на сию стройку, и отдали ей немало времени и сил. Управились всё же до поздних затяжных дождей и первого снежка, и тут и произошло такое, что памятно останется во все дни. Ведь, кроме того, что мне как хозяину добро дал денег сей великий господин, также щедро наградил и всех работников. Никогда такого они ещё не видывали, и вскружило головы сие подношение.
Запил, закуролесил народ, да так, что дым пошёл по дворам да дорогам! Обернулось лихое загульное празднование окончания работ на шахте кровавым похмелием, отчаянной поножовщиной по всем околоткам да закоулкам нашим. Отошёл народ наш только после того, как пришло мне усмирять его силою, вынужденно приумножив пролитую кровь. Долго ещё ходила сия чёрная буря промеж людей.
Горькую жатву пожали, как счёт произвели всех убиенных да калеченных. И что мне до награды денежной того господина, коль вышел мне великий убыток, и случился у нас на другой год большой недород по хлебам и голод. Не сразу, но одумались, отошли мои крестьяне, хоть поздно, да оторопь их взяла. Обернулось то добро герцога злом несусветным. Хотя, коли рассудить, не его руками, а своими же, будто разбудил он в душах нехороший огонь, тлевший там до поры и до сроку. Мне же в сем удивительнее всего вышло, что не мог я никак управиться со своими людьми, хотя допреж считал себя хозяином рассудительным, верным и справедливым.
По прошествии времени только разумею, что верным было бы и вовсе отказать тому великому герцогу под каким убедительным предлогом, и не допускать его до подобных начинаний в моей вотчине. Но и как отказать, коль бумага царская у него имелась.
И ещё одного уразуметь не могу, для чего сие строительство угодно было, и за что же так щедро угостил и потому разбесил народ этот господин, ведь никто из работников в той шахте золота не видывал, и итогом всему вышла пустота суть. Многое почерпнул я странного, и большей частию нелепого из рассказов моих людей, на той шахте подвизавшихся. Божатся они, что непрестанно во все дни труда сталкивались они с разнообразною чертовщиною – то звуки да стоны слышали какие, после коих непременно кто из работников пропадал безвозвратно. И смех, и вой, и скрежет слышали, и пугающие глухие звуки некоего звериного нутра.
Уехал тот великий герцог из наших мест, как и не бывал, а след дурной остался, как и шахта, ныне никому, само собой, не потребная, и потому пребывающая брошенною».
Антон Силуанович отложил рукопись на мягкий валик кресла и долго сидел, почти не моргая глядя на пульсирующий жар в печи. Пантелей – вот странность, протопил сильно, чего раньше с ним не случалось, ведь этот скряга дорожил всем, даже дровами! Было так душно, но по спине бежал противный холодок, и молодой
