или уникум, каких не бывает. Все прочие писали непременно.
Скрипели перьями (давно этот скрип звучал, до эпохи шариковых ручек, фломастеров и прочих новомодных приспособлений для письма), сопели, старательно выводили буквы, грызли ручки, заводили глаза к небу, подглядывали у соседей по парте, умудрялись проливать чернильницы-непроливашки, тяжко вздыхали, глядели по сторонам, стреляли бумажными шариками через трубочки в девчонок – шла обычная школьная ребячья жизнь.
«Кем я хочу стать?» – из года в год терзали нас учителя вопросом, на который надо было отвечать идеологически правильно, без грамматических ошибок и, в силу способностей, подробнее.
Атеистическая пропаганда просветляла умы, учение отцов теоретического коммунизма и наказы партийных съездов считались непререкаемыми.
За окнами тихо шелестели 60-е, потом 70-е, и было ребятишкам покойно и радостно: будущая жизнь виделась кому-то за штурвалом космического корабля, кого-то непременно тянуло стать капитаном дальнего плавания, кого-то, обязательно, директором завода, хотя глубоко в душе мечтал он быть главным индейцем Гойко Митичем, кто-то уже мнил себя знаменитым хирургом или киноартистом, а другой собирался посвятить свою жизнь благородному поприщу педагога.
Всё было, как всегда.
Но однажды, в обычной ленинградской школе, случился просто кошмар, и вывел его, этот кошмар, старательно, даже закусив от усердия губу, на обычном тетрадном листке в линейку ученик третьего класса.
«Когда я вырасту, то хотел бы стать монахом.
А если я не стану монахом, то тогда я хотел бы стать путешественником. Только я хотел бы путешествовать не на поезде, не на корабле, не на самолёте. Я хотел бы путешествовать в старой скрипучей телеге.
Я бы ехал в телеге, а телега бы скрипела.
Телега бы скрипела и говорила:
«Ты не стал монахом…
Ты не стал монахом…
Ты не стал монахом…»»
ВОПРОСИК
Грустный и напряженно сосредоточенный Серёжка шагал из садика, держась за мамину руку.
– Сынок, – то и дело спрашивала встревоженная мама, – тебя кто-то обидел? Ну, что ты молчишь?
Серёжка сопел и хмуро продолжал вышагивать к дому.
– Может ты подрался?
Молчание.
– Может ты скушал чего?
– Яболока я шкушал…
– Плохое яблоко? – мама остановилась, присела к сыну, – Тебя тошнит?
– Ха-ошае. Пай-дём.
Короткая дорога кончилась быстро, и домой пришли в полной неизвестности. Что случилось? Почему Серёжка такой надутый?
Расспросы и попытки выведать причину так и не привели ни к чему, пока не сели ужинать.
Задумчиво, и без обычных долгих уговоров, съев котлетку и отложив в сторону вилку, Серёжка вдруг компот пить не стал, а сложил пухленькие ручки на столе и щекой одной лёг на них. Полежал, грустно наблюдая, как отец поглощает ужин.
– Серёжа, –
