и лишения!
Худо-бедно, заряды разместили, вывели провода. Деда с оленями отогнали на километр. Сами укрылись метрах в трёхстах, за кочками. Убедившись, что всё по инструкции, замполит распорядился начинать. Гончаренко приготовил аппарат, присоединил к клеммам провода, крутанул динамку. На панели загорелась красная лампочка. Конденсаторы зарядились, достаточно было нажать кнопку. Оглянулся и не удержался, чтоб не выругаться. Все как один высунулись из-за кочек и пялились, как будто в первый раз. Огромные зелёные «сигары», не подозревающие, что с ними сделают сейчас, гипнотически притягивали взгляды, будто намеренно отвлекая на себя инстинкты самосохранения. Бойцы послушно пригнулись.
– Внимание! Взрыв! – предостерегающе прокричал сержант и коснулся красной кнопки.
Ослепительные вспышки отразились множеством бликов во влажной листве кустов, и через секунду по ушам ударил отупляющий психику грохот разрывов. Трёх! Гончаренко выглянул из-за укрытия, успев заметить, как вдалеке оленья упряжка сорвалась и понесла их боевого товарища прочь, только хорей успевал мелькать в воздухе. Дед, видимо, пытался остановить обезумевших животных. Да где там.
Четвёртая, что же? Может, провода перепутали? И как теперь? Чёрт! Конденсаторы до четвёртой не пробились, хотя импульс ушёл. На проводах завис. Полезешь выяснять, оно и…
Приполз по-пластунски замполит.
– Гончаренко, почему четвёртая не сработала? Петро, чего молчишь?
– Сам голову ломаю, товарищ майор. Провода, наверно, отошли. Может, подсоединили не так. Это комарьё…
– Кто работал на этой боковухе?
– Без разницы, кто. Разве определишь, какая не сдетонировала? Отсюда не понять. А даже если и понять, что с того? Само не сделается.
Гончаренко, понаблюдав ещё с минуту, поднялся и помахал бойцам, чтоб подтянулись.
– Мужики, получается, надо лезть в боковуху.
И осёкся, видя, как все опустили головы. Многие побледнели. Вот оно, настоящее, неподдельное! То, ради чего они военную форму и носят. То, что называется смертельная опасность. И надо идти на риск, и никто не гарантирует, что вернёшься. Потупился и майор. Ну, с него какой спрос. Он не мастер. А я мастер, решил про себя сержант Гончаренко. Больше не проронил ни слова. Встал, отряхнулся, зачем-то застегнулся на все пуговицы, поправил ремень, пилотку и пошёл. Замполит хотел крикнуть вслед хоть что-то, даже не зная, что, но голос предательски дрогнул. Сделалось тихо-тихо. И опять ветер улёгся, и птицы исчезли, и комары замолчали, перестали нападать. Как будто в эту минуту всему, что двигалось, дышало на земле, в воде и на небесах, вдруг так захотелось жить, что прямо хоть умри.
Петра не было полчаса. Показалось: вечность. Молодого замполита раздирали противоречивые чувства. Несколько раз порывался туда, к Гончаренко. Но, сделав десяток шагов, возвращался. То же происходило и с бойцами. Парни краснели, бледнели, покрывались испариной, ощущали озноб. Будь она проклята, эта ступень! Наконец кусты зашевелились,
