пряча улыбку, словно под её руками был игривый котёнок, а не сердце живого паровоза.
Сурьме нравились эти ощущения: лёгкие, чуть щекотные покалывания током и постепенно нарастающий гул – внутренняя вибрация, которой делился с ней локомотив, позволяя чувствовать себя его частью, маленькой деталькой огромного железного существа. Деталькой, дающей жизненные силы всей этой оглушительной горе металла, окутанной клубами белого пара.
Паровозы пробуждались по-разному. Кто-то откликался быстро и с радостью, словно уже заждался своего пробуждающего, кто-то долго и недовольно ворчал и поскрипывал, а этот локомотив – пел: Сурьма чувствовала, как он гудит себе тихонечко на одной ноте какой-то простенький мотивчик, и мысленно ему подпевала. «Гори, железное сердце чудовищно прекрасного не-зверя, гори, я стану тебе огнём!»
Для Сурьмы живые локомотивы не были бездушными машинами, но и причислить их к определённой разумной форме жизни – например, к животным – не получалось, поэтому она звала каждого из них «не-зверь».
– Ну так как насчёт того, чтобы ответить на вопрос, заданный мною едва ли не вчера? – поинтересовалась Сурьма, приоткрыв один глаз.
– Ты работай. Не буду отвлекать байками, – ответил Никель.
– Я и работаю. В резонанс вошла. Пока разогреваю не-зверя, моего внимания хватит и на тебя. Что ты чувствуешь, когда ты с ней?
Никель ненадолго задумался.
– Как будто моё сердце – не сердце вовсе, а бокал игристого, – наконец сказал он.
– Шипит и пузырится?
– Вроде того. От этого радостно и немного щекотно. И дух захватывает. И петь хочется. Тебе ведь знакомо это чувство?
– Знакомо… – Сурьма мечтательно улыбнулась. – Ты очень верно сравнил с игристым! Всё так: и это приятное покалывание, и искры чистого восторга. Именно это я и ощущаю, когда резонирую с паровозами.
– Э-э-э, – недоумённо протянул Никель, – вообще-то я имел в виду твоего жениха…
– Ах, да! – Очередь краснеть дошла теперь и до сестры. – Да. Астата, да. Конечно.
– Раз сама влюблена, должна и меня понять, – подмигнул ей брат, – и прикрыть.
Сурьма вздохнула, глянула на него с укором: опять, мол, за своё.
– В отличие от тебя, Ник, я помолвлена с мужчиной своего круга и голову никому не морочу! А ты только разобьёшь нашей маленькой горничной сердце, и она в отместку выболтает кому-нибудь о… Ну, сам знаешь, о наших семейных делах. Матушка с ума сойдёт, если всё откроется!
– Ох, не начинай, пожалуйста! Сердец я никому разбивать не собираюсь, и никто с ума сходить не будет, потому что ничего никуда не всплывёт!
– Тогда прекрати этот дурацкий роман, пока всё не зашло слишком далеко!
– Да как же ты понять не можешь, Сурьма…
