и никак не может явиться к следствию, я к ней отправился сам.
Я много видел страшных, поражающих картин бедности, одинокого, глухого страдания, видел, как умирали арестанты в острогах, солдаты в госпиталях, но все это не оставляло по себе такого подавляющего впечатление, как вынес я из жилища Чоботовой. Везде смерть встречали какое врага, с ней завязывали страшную борьбу, несмотря на все ее гадкие штуки, все чего-то ждали все порешила с жизнью: в прошедшем для нее не существовало других воспоминаний, кроме как нищета да разврат, разврат голодный, из-за куска черствого хлеба, из-за гроша денег. В настоящем… но настоящее Чоботовой вы узнаете из рассказа.
На дворе март месяц, с крыши началась капель, в воздухе пахнуло приближением весны. В одном из самых глухих, отдаленных городских углов я нашел жилище Чоботовой.
– Здесь, что ли, жила Дарья Яковлева? – спросил я какую-то попавшуюся мне старушонку.
– Это зарезана-то?
– Да.
– А тебе на что ее, родимый?
– Мне не ее надобно, а другую, что с ней проживала, Чоботову.
– Чоботову? Нет такой здесь, нет.
В это время подошла к нам еще растрепанная старушонка.
– Федулиха! Слышь, какую-то Чоботову спрашивают, у нас таких нетути?
– Чоботову? До твоей милости не Надьку ли разно-глазу надо?
– Она, что ли, с Дарьей жила?
– Она.
– Ну, вот к ней-то меня и ведите.
Через нечистый, навозный двор мы подошли к землянке.
По городам небогатые люди, а в деревнях все вместо бани строят землянки. Только самый неприхотливый вкус да самый твердый организм могут выдержать подобную ванну. Я не вдаюсь в описание землянки, потому что надеюсь, что каждый видел их. Как жилище по удобствам она стоит ниже всякой собачьей конуры. Когда я вошел прямо со двора в показанную мне землянку, я сначала ничего не мог рассмотреть. В землянке было почти что темно (хоть всего и был второй час дня): она освещалась какой-то скважиной в четверти полторы величиной вместо стекла, наполовину замкнутой тряпкой, дым и чад, наполнявшие землянку, ели глаза, на совершенно черных, закоптелых стенах каплями собралась сырость.
Прошло несколько мгновений, и я привык к темноте и чаду.
– О-ох! – раздалось в одном углу. Я обернулся в тот угол, откуда послышался стон. На лавке была навалена куча отвратительно грязных лохмотьев, под ними что-то шевелилось.
– Кто тут? – спросил меня слабый грудной голос.
– Мне нужно Надежду Чоботову, это ты, что ли?
– Я, что вам угодно?
Из-под кучи лохмотьев, состоявших, как потом я рассмотрел, из теплой юбки и из клочьев изорванного салопа, показалась сначала женская голова, а потом и туловище. На девушке была рубашка какого-то серого от грязи цвета.
Надежде Чоботовой было не больше двадцати трех – двадцати четырех лет: как видно,
