Особливо с картошкой. На ней-то и выживаем. Но, правда, родня твоя тоже не оставляет. То мяса кусок подкинут, то сальца с мучицей вот подсобили…
– Гоха как?
– А чё Гошка… В бобылях. Степанида-то в тридцать четвёртом по осени родами померла, царствие ей небесное! С тех пор – сам по себе, даже сродственников чурается, разве что со старшим брательником Сашкой якшается. А как ему не якшаться, когда у того четверо Гошкиных малых живут, Сашкина Елена-то пуста оказалася, так ей эта четверня как утешенье. От так! А с Гошкой Матвей, старшой, да Нинка, хотя Нинка больше у Елены на подхвате, к Гошке наведывается – чё-то там сготовить, прибраться по-бабьи, а то и вовсе мужички задичают. Оне и так дикие, что Гошка, что Матвейка, – больше в тайге. Иногда и нам то зайца закинут, то косули лопатку. Вот Володька за ними и увязался – сам в добытчики метит.
– Это сколь уж Матвею?
– Так девятнадцатый пошёл.
– Скоро в армию загребут.
– Загребут, Боже праведный… – вздохнула и перекрестилась Фима. – Гошка давеча как раз про это плакался. Спасибо ещё, Иисусе милосердный, что войны нет, отслужит Матвейка да живой возвернётся…
– Захаживает, значица, Гоха… поплакаться…
– Ты чё удумал?! Креста на тебе нет! – отшатнулась Фима.
– Эт точно – креста на мне нет, – усмехнулся Иннокентий. – А с чего мне его на шею пялить? Вот ты причитаешь: «Боже праведный, Иисусе милосердный…», а где оно, это милосердие? В чём? В том, что справное наше хозяйство, которое не одно поколение нагорбатило, растащили нехристи? Али в том, что заместо него всучили мне кирку с лопатой на восемь годков да повелели ударничать за пайку каналоармейцем? «От жаркой работы растает твой срок!» – на кажном столбе такие плакаты там висят, а срок-то особливо не таял! Думал, и вправду, по зачётам раньше освободят – куды с добром! С канала Волга – Москва сослали на Среднюю Волгу. Там бы и добил срок, да начальничек местный проходу не давал. Из комбедчиков. Кто из кулаков – ему как серпом по яйцам. Особливо ежели из сибирских – видно, где-то у нас орудовал. В общем, засветило мне новым сроком по его милости. Вот и пришлось дёрнуть от греха подальше…
Иннокентий досадливо отмахнулся рукой, как морок отгоняя.
– Слышь, хорошо бы баньку спроворить… Жива банька-то наша?
– Жива-а. Конешно, подлатать давно просит, но покуда жар держит. Там и шайка чистая, и Володька воды давеча в кадушку натаскал. И веники. С мыльцем вот только – обмылочек.
– Ты это… Исподнее мне поищи. Хорошо бы и запасную пару. И рубаху бы какую чистую, штаны. Что на мне – так это только в печку, завшивел, пока добирался. Керосина чеплашку плесни, живность окаянную вывести. А баней сам займусь. Да, как всё сгоношишь – тащи туды. Ага, ножницы прихвати – космы подровнять.
– Щас-щас… – засуетилась Фима. – Сберегла я кое-чё, ожидаючи. Ребятне, правда, пришлося пару твоих рубах перешить, уж не серчай. Но и штаны твои справные и лапсердак – это в целости-сохранности…
Ранним
