ты там не дюже усердствуй! – кричат из зала. – А то до смерти засечёшь, а нам морока – нового избирай…
Дядька Сашка хоть и нагнал страху, разминая своё плечо, шлёпал всё же не очень больно.
– Это чтоб помнил: откуда пришёл и куда уйдёшь! – после третьего хлопка, вручая ногайку, говорил он.
– А скажи, атаман, давно ли ты причащался Святых Таин? – едва закончился Круг, спрашивает меня Никодим.
– Да уж и не помню, когда… – честно признаюсь я.
Батюшка Никодим, призывая к вниманию, поднял руку. Зал стих.
– Завтра у нас в Нижнем хуторе праздничная служба – Рождество Христово. Всем казакам следовать за атаманом на исповедь и причастие, – объявил он, как о деле уже решённом.
Пока собрались, пока добрались до хутора Нижнего, в церкви уже пели «Верую».
– Хорошо хоть к трапезе не опоздали… – допев «Чаю воскресения мертвых», насмешливо шепчет Носач.
Хор пропел псалмы Давида, и Никодим вышел из алтаря принимать исповедь. Чтоб не ошибиться в чём-либо, пропускаем вперёд местных старушек, потом Носача. Наблюдаем, в каком порядке нужно действовать. Носач хитёр, свои грехи он подал в письменном виде, и что там, на тетрадном листке, никому не ведомо.
Первым от нас идёт к Никодиму Кудин. Неуклюже перекрестившись, склоняется над Евангелием. Молчит. Молчит и Никодим, ждёт, когда Кудин вспомнит все свои прегрешения.
– Что ж ты молчишь? – прерывая молчание, первым сдаётся батюшка.
– А чего говорить?
В углу на клиросе старушка монотонно читает молитву к причастию, но это не мешает мне слышать происходящее на исповеди.
– Скажи, что душу тревожит, – подсказывает Никодим.
– Ничего не тревожит, – отвечает Кудин.
– Святой?! А я, грешный, тяну из тебя непотребное…
– Ну, не святой… – наконец близится к покаянному пути Кудин.
– Так что же душу тревожит? – вновь батюшка направляет разговор в нужное русло.
– Ничего не тревожит… – пожимает плечами Кудин.
– Пшеницу с колхоза воровал? А прелюбодеяния?.. – зная слабые места Кудина, подсказывает Никодим.
– Да это разве грех? – искренне удивился Кудин.
– Грех.
– Эх, батюшка, что для тебя грех, для казака – доблесть!
Беседа длится – служба затягивается. Носач уж накрыл в клубе Верхнего хутора столы для праздничной трапезы, а тут никак до причастия не доберёмся. Вот уж народ и роптать начинает, а Кудин никак не сдаётся. Большого труда стоит Никодиму убедить его всё же раскаяться в своих «доблестях». Вот наконец он накрывает Кудина своей епитрахилью, и храм облегчённо выдохнул.
Следующим иду я.
– В чём каешься, атаман? – утирая после тяжёлой беседы с Кудином лоб, спрашивает Никодим.
– Во всех смертных грехах! – чтоб не затягивать исповедь, отвечаю я.
– Неужто убил кого?! – вскидывает
