романа Дж. Мида Фолкнера Moonfleet.
Еще у нас имелся скрипучий ветхий чердак (конечно, тоже без освещения), где среди прочих запретных для нас сокровищ в ящиках из-под чая хранился всякий хлам, а также граммофон с трубой в черном чехле-коробке, с иголкой на тяжелой серебряной ручке. На нем я многократно слушала все немногие пластинки с ариями Марио Ланца, имевшиеся в нашем доме. По странной причуде судьбы опера была первым моим опытом приобщения к музыке.
Одно из моих ранних воспоминаний связано с самым первым нашим домом, в котором мы жили незадолго до того, как попали в предоставленный Watneys приливной домик. Я помню, как любовалась мамой с накрученными на стальные бигуди волосами: во всем великолепии свободной нейлоновой ночной рубашки она совершает ежеутренний ритуал Великого Изгнания: сплошная «масса» живых обоев – легионы суетящихся тараканов – пускается наутек от помойного ведра и щетки. Неистово чертыхаясь, мама давила тех, кто не успел удрать и зазевался. Дохлых тараканов заворачивали в бумагу и сжигали в печке.
Я испытывала благоговение и ужас в равной степени как от ее непоколебимого упорства, так и от отвращения к этому опыту, повторяющемуся изо дня в день. Ни мама, ни я никогда не заговариваем ни об этом, ни еще о чем-то из прошлого. Для нее прошлое закрыто навсегда, бесповоротно. Честно говоря, это просто поразительно, как она вообще со всем справлялась.
Следующее жилье, полученное от пивоварни, мы делили с неопределенным количеством мышей, крыс и пауков: нашими жильцами становились все, кто имел четыре, шесть или восемь ног. Пол покрывал всегда ледяной линолеум, а стены – зеленая краска. Ночь была полна шорохов и скрипов. Когда субботним вечером папа отправлялся выпить, что происходило довольно часто, мы с мамой смотрели «Непридуманные истории» (Tales of the Unexpected) Роальда Даля, чтобы потом, содрогаясь от страха, нырнуть в кровать и лежать, вслушиваясь в шорох и перестук маленьких коготков. Наконец мы подпрыгивали при звуке поворачивающегося в замке ключа: папа вернулся! Уууф! Можно снова дышать. Всякий раз я потом повторяла: «Это же просто мышь! Чего я так испугалась? Подумаешь, проблема!»
Если под полом гадят крысы, появляется незабываемый запах, его не спутаешь ни с чем. Папа мог ловко поднять нужную доску, из-под которой он выхватывал извивающуюся тварь и швырял в плотный мешок. Моей обязанностью было сбегать к реке и забросить мешок в воду так, чтобы никто не видел, а потом вернуться домой как ни в чем не бывало, руки в брюки и весело насвистывая.
Родителя моего папы звали Дедулей. Не знаю, как долго он с нами жил. Он постоянно торчал на заднем крыльце с закинутой на табурет больной ногой и со спущенной на один глаз плоской кепкой и жевал ириски. Он был бродячим торговцем: продавал с тележки, запряженной лошадью, свежую рыбу. В один прекрасный день то ли лошадь пришла в плохое настроение, то ли на что-то обиделась и лягнула хозяина в ногу со всей дури. Эта травма так никогда и не исцелилась.
Папа
