style="font-size:15px;"> На следующий день газеты постарались представить произошедшее в наилучшем свете. Румыния согласилась уступить Бессарабию и Северную Буковину, сообщили они, но Германия обещала, что после войны все провинции будут возвращены. Пока что страна подчинилась приказу фюрера и пожертвовала собой, чтобы сохранить мир в Восточной Европе. Это была моральная победа, и офицерам, выводящим солдат с потерянных территорий, следовало держаться гордо.
Флаги приспустили. Кинотеатрам приказали закрыться на три дня в знак всеобщего траура. Прошли слухи, что румынские офицеры, хлынувшие на юг, побросали своих людей, оружие и даже свои семьи в ходе панического отступления перед русскими. К концу июня Бессарабия и Северная Буковина отошли Советскому Союзу.
Когда Принглы пришли в Английский бар в следующий раз, Галпин заявил:
– Вы понимаете, что теперь до русской границы меньше ста двадцати миль? Эти ублюдки могут оказаться тут в мгновение ока!
2
Гарриет надеялась, что после окончания семестра они смогут отправиться куда пожелают. Ей хотелось сбежать отсюда, пусть даже на несколько недель, – и от городских тревог, и от нестабильности. Ей даже думалось, что они могли бы совсем уехать из Румынии. От Констанцы до Стамбула ходили лодки, а из Стамбула можно было попасть в Грецию. Воодушевленная, она рассказала о своих планах мужу, но тот ответил:
– Боюсь, я сейчас не могу уехать. Инчкейп попросил меня устроить летнюю школу. Да и вообще, он считает, что нам сейчас нельзя покидать страну. Это произведет дурное впечатление.
– Нельзя же оставаться на лето в Бухаресте!
– В этом году можно. Люди боятся уезжать. Вдруг что-то случится, и они не смогут вернуться? Между прочим, ко мне записалось уже двести студентов.
– Румын?
– Есть и румыны. Много евреев. Они очень лояльны.
– Дело не только в лояльности. Они хотят сбежать в англоговорящие страны.
– Сложно их в этом винить.
– Я их и не виню, – сказала Гарриет, которой на самом деле очень хотелось обвинить хоть кого-нибудь. Возможно, самого Гая.
Узнав мужа поближе, она стала смотреть на него критически. Десять месяцев назад, когда они только поженились, она принимала его безоговорочно, видя в нем исключительно добродетели. Когда Кларенс назвал Гая святым, Гарриет и в голову не пришло запротестовать. Возможно, она бы не стала протестовать и сейчас, но теперь ей было ясно: по крайней мере частично эта святость была замешена на человеческих слабостях.
– Что-то мне не верится, будто эту школу задумал Инчкейп, – сказала она. – Его уже не интересует ваша кафедра. Мне кажется, ты сам всё устроил.
– Мы договорились с Инчкейпом. Он тоже считает, что нехорошо летом отдыхать, пока другие сражаются.
– А чем займется сам Инчкейп? Помимо того, что будет сидеть в Бюро и читать Генри Джеймса?
– Он уже немолод, – сказал Гай, отказываясь принимать критику
