на опеле с нижегородскими номерами; за рулем сидел Витя. Целый день Виолетта без устали носилась от прилавка к прилавку и измотала меня в конец. Надо отдать ей должное: она отличалась безупречным вкусом и покупала только очень дорогие вещи – но такие, которые и я сама бы с радостью приобрела для себя. От всех этих бутиков и фирменных магазинов, от шума и бесконечных диалогов с продавщицами у меня разболелась голова. К тому же за это время мы выпили только по чашечке кофе в каком-то захудалом кафетерии. И когда она, наконец, заявила, что не прочь перекусить, то я в пику ей предложила эту пиццерию, где когда-то мы вдвоем с подругой не раз потягивали сухое, а проще сказать – кислое – кьянти, посмеиваясь над переодетыми неаполитанцами пузатыми официантами. К моему удивлению, Виолетта без звука согласилась.
И вот теперь я поняла, почему. Элегантная красавица, венец создания, существо, которое создано было для того, чтобы повелевать – эта женщина после первой же рюмки не владела сама собой. Если бы я только знала об этом заранее! Но как я могла знать?
Мы подъехали прямо ко входу, и Витя должен был отъехать подальше, чтобы припарковаться. Виолетта прошла мимо швейцара, как королева, и небрежным жестом сбросила пальто на руки подбежавшему гардеробщику. Потом она направилась в зал и выбрала столик на двоих в углу за кадкой с каким-то растением. Официант с выпирающим из-под пиратского красного шарфа-пояса брюшком подошел к нам, ускорив шаг – в этом кафе это означало высшую степень почтительности. Я совершила ошибку, не обратив внимание на то, что она заказала водку со льдом в качестве аперитива – сама я выбрала мартини. В начале все было нормально, мы вели с ней легкую светскую беседу; пиццу все не несли, и она небрежным жестом подозвала официанта и попросила принести еще водки. Увы, за короткое время от второй рюмки до прибывшего вместе с пиццей кьянти ее развезло окончательно. В ее глазах появился нездоровый блеск, она заговорила так громко, что все немногочисленные посетители пиццерии тут же обратили к нам головы. Боже, о чем только она не говорила! Позже я убедилась, что в пьяном виде она почти всегда возвращается к одной и той же теме: ей надо было сообщить всем окружающим, что ее муж – сволочь, каких мало, и испортил ей жизнь. Странно при этом было то, что в трезвом виде она вела себя по отношению к нему совершенно лояльно, чуть ли не ласково, называла его нежно "Коля" (в состоянии опьянения он был исключительно "Аргамаков") и казалась если не преданной женой, то довольной жизнью наложницей.
Когда она говорила, было плохо, но еще хуже, чем ее монолог (меня она уже совершенно не слушала), был ее смех – громкий, визгливый, истерический. К тому же юбка ее почти вечернего платья задралась так, что ноги были видны чуть ли не до трусиков, что немедленно превратило ее из элегантной дамы в вульгарную девицу. Опьянение придало ее жестам какую-то развязность, и меня очень обеспокоило пристальное внимание двух мужчин весьма подозрительного вида, стриженных ежиком и с перекачанными бицепсами, сидевшими у окна. Я нервничала, и, судя по всему, Витя, занявший место за стойкой
