не целовалась до нас ни одна влюбленная пара. Я раздел её наполовину и отчасти в шутку, отчасти всерьез стал шлепать, щипать и оттягивать черную шерстку, оттенявшую лобок девушки, делая ей чуть-чуть больно.
В тот день, когда она опоздала, я велел ей привязать к волоскам на mons Veneris32 ленточку и с самого утра не "удовлетворять нужду", чтобы к моменту нашей встречи она испытывала огромное желание помочиться. Она проделала все эти глупости и когда говорила, что была "созревшей" для меня, подразумевала именно это. На сей раз она ничего этого делать не стала, потому что дулась на меня. Тогда я влепил ей пощечину.
Я часто так поступал. Мне нравилось наблюдать, как легкий румянец заливает её щеку в том месте, куда пришёлся удар. После каждой звонкой пощечины я видел в её глазах вспышку похоти; её дьявольский ротик приникал к моим губам, словно в благодарность за то изысканное наслаждение, которое доставляло ей наказание. Я вернулся к мысли сделать её подставкой для ног; сев на диван, я грубо повалил Лили на колени. Сжав голову девушки ладонями, я прижал её смеющееся лицо к своим брюкам под животом и потер носом и губами о ткань, из-под которой уже рвался ей навстречу затвердевший ствол. Потом я завалил её на ковер, и она растянулась на спине во весь рост, с беспорядочно задранными юбками; штанишки её были открыты. Я пнул её ногой и перевернул концом ботинка, осторожно наступив на обнаженный живот. Лежа таким образом в полной моей власти, она хихикала, мурлыкала и ворковала, напоминая голенького счастливого младенца после купанья. В процессе возни из роскошных локонов Лили выпало несколько заколок и гребешков; подобрав их, я стал колоть ей бедра острыми кончиками и колол до тех пор, пока она ни взмолилась о пощаде.
Тогда я поставил её на ноги и заставил стащить с меня русские кожаные ботинки на шнурках, приказав целовать подошвы и верхнюю часть. Она делала всё, что я говорил, и слушалась с удовольствием. Затем я велел ей раздеть меня, и она неловко справилась с обязанностями камердинера. Всякий раз, когда она что-нибудь с меня снимала, я приказывал ей нести это через всю комнату, вешать там на крючок и возвращаться ко мне.
Я распорядился, чтобы она расстегнула мои брюки, извлекла член, опустилась на колени и пососала. Она нисколько не смутилась и даже не стала задергивать шторы. При свете дня мы нагишом легли в постель. В изножье кровати стоял шкаф с зеркалом; к своему удивлению Лили обнаружила, что ещё одно зеркало вмонтировано в потолок. Мы стали пресыщаться отражением наших тел, распростертых на постели, страстно целуясь, щупая друг друга и наслаждаясь ощущением абсолютного контакта наших чувствительных кож.
Я спросил, не хочет ли она, чтобы я её полизал, однако она предпочла, чтобы я её мастурбировал.
Я так и сделал, и когда она, конвульсивно сжав бедра в упоительной агонии последнего спазма, пришла в себя после потрясения, лег на неё. Я вложил кончик моего орудия между влажных губок её игрушки.
Она как всегда сказала:
– Больно! Вы делаете мне больно!
А потом воскликнула:
– Как бы было хорошо, если бы не было больно!
Потом я приказал
Mons Veneris /лат./ – лобок
