усеченного медицинского страхования.
Прорва времени потрачена здесь в стремлении отыскать ускользающее спокойствие. Вид ниспадающих волос (на худые плечи… миниатюрная царица распространяет немую ауру) приводит в чувство восторга, закрывает тревожную брешь в душе, вот только… если бы можно было раз и навсегда закупорить расщелину страха, бесконечного неприятия жизни, но нет… Никак не получается решить проблему до конца. Начинаешь вглядываться, и снова, и снова: блеклая тьма поднимается из глубин сознания. От нее нет спасения.
Ее мягкий голос ласкает барабанные перепонки, непереводимый запах ее бледной кожи близок… но… одновременно, нет… далек, далек… трепещущее единство, и сама смерть говорит с тобой, пытается донести нечто важное. Красная улыбка отождествляет шепот ветра, гуляющего между Сциллой и Харибдой. Смотришь в белоснежную пропасть, смотришь, смотришь…
Фролов, не чувствуя ног, выбирается из машины. Не выпускает из холодных пальцев верхнюю пуговицу пальто.
– Какого черта! – говорит Денисов. Взмахивает руками, рассматривая подошву ботинка. Подходит к бордюру, пытается стереть с подошвы собачье дерьмо. Район не самый благополучный. Гнилостный запах. Белок. Белок. Везде этот чертов белок. Забирается в небоскребы, в каждую чертову комнату, впитывается одеждой, кожей…
На холодных ступенях кафе растекся тощий бомж, обмотанный в жуткие лохмотья. Красные глаза говорят о генонаркотиках в грязной крови. Хватает Денисова за щиколотку.
– Подай на пропитание, приятель, – бездомный щелкает по старым очкам, приросшим к разбитой переносице.
Денисов ругается, вырывает ногу из дряхлых пальцев.
– Какой я тебе приятель!
– Ну ты меня понял, – взгляд бросается к Фролову. – Ну а ты… приятель… ты подай хоть копеечку! В капсуле не был с того месяца! Прошу!
– Извини, – говорит Фролов. – Денег нет.
Взгляд бомжа становится тяжелым, обман дружелюбия испаряется.
– Ты будешь гореть в аду! Ты и сам это знаешь. Если, конечно, не переведешь мне денежку… Всего немного. Пожалуйста…
Протягивает крючковатые пальцы с длинными ногтями, изъеденными черным грибком.
– Сам виноват, – Денисов отпинает грязное тело от входа. Нищий остается неподвижным, распластанный под ледяным ливнем.
Следователи окунаются в американский дух псевдо-свободы. Пустые столы, как несуразные грибы, выросшие под ядовитым дождем. Фролов отряхивает пальто от прилипчивой влаги, осматривается. Все, как прежде. Ничего не меняется. Американизмы льются с темного потолка, разлагаются на банальные составляющее: тлетворный запах пережаренных сосисок, плоское тремоло стейтовского гимна… Стены светятся фальшивой кирпичной кладкой вековой давности. Одноэтажный рай, упокоенный
