среди толчеи Невского я упираюсь во взгляд этих глаз.
– Сережка… – она смотрит на мое пальто, ботинки. – Что с тобой? – риторически вопрошает с жалостью, но и с отмщением… Так всплывает забытая боль, чтобы уже исчезнуть.
– О, мать, – говорю я. – Вы прекрасно сохранились. И элегантны чертовски.
В угловом кафетерии она берет нам кофе и пару пирожков мне. Я приношу чистый стакан:
– Не угодно? – вынимаю початый портвейн.
– Нет больше водки с апельсиновым соком, – усмехается Галя. – Ты изменяешь себе.
– О нет.
Не могу отказать себе в удовольствии снять шапку. Она боится смотреть на мою лысину.
– Как живешь?..
– Так. А ты: замужем, дети?
Подтверждает.
– Я ж говорил, все будет у тебя хорошо; помнишь? а ты не хотела соглашаться.
Выйдя, закуриваем.
– Дай два рубля, – прошу я. Получаю пятерку.
Она ищет формулу прощания.
– Ну что, все бабы твои были? Вся водка выпита? Выполнена программа? – говорит она своим красивым голосом.
У Люды был совсем не такой голос.
Голос Танин – закрыв глаза на солнце, я забыл о счастье – напоминает:
– Ты сожжешь плечи, Сергей, – и внутренняя улыбка постоянна в ее лице и голосе.
Уже июнь, и трава у залива высокая. Кузнечики нажаривают в ней, а позади шуршит о песок вода. Песчинки в сгибах истории и муравей на странице; мы дремлем, касаясь плечами. Таня покрывает мне спину своим платком; ее кожа нагрета и блестит. Рассеянное в воздухе светлое золото июня отполировало ее.
– А я загораю лучше чем ты, – и целует.
Тени отмечают время. Мы купаемся напоследок. Она не умеет плавать, но здесь мелко и дно чистое.
Собравшись, мы уходим босиком. Я переношу Таню через мазутистое шоссе. Она старается лежать удобнее.
За листвой видна автобусная остановка.
– Ты из-за меня совсем не учился сегодня, – говорит Таня. – Если ты получишь четверку, тебе не дадут медаль… Ты не сердишься на меня?
Она самая красивая девочка в школе. Везение мое щемит нереальным. Мы строим планы.
Свободу не подарят
Ночью в открытое окно слышны куранты Петропавловки. Восходят огни разведенного моста, мазутным теплом судов и майским запахом акаций с набережной омывается прокуренная комната.
Девчонки посапывают под тонкими одеялами, конспекты и курсовые белеют на столах.
Лик Че Гевары проясняется на стене.
Утренние краски разводят сумерки; трещат-цвиринькают воробьи в недвижной листве, свежесть тянет с залива.
Двадцать три года; старуха. Выгляжу все хуже. О чем ты мечтала в тринадцать лет. И что было в семнадцать. С привычным спокойствием – в зеркало. Не проснешься. Не заснешь. Выпяченный ротик аквариумной рыбки на грязном тесте лица. Крючок. Рви губы. Больно. Мое. Дважды не будет. Он хороший. Если б… Если б…
