полно тебе кривляться, чай не девочка. Я тебе нравлюсь, чувствую же. Не нравился бы – не трогала бы так нежно.
Марика, обнаружившая вдруг, что нежно оглаживает живот и бедра невыносимого этого мужчины, резко отдернула руку и залилась краской. Прав он: нравился и очень. Было на что посмотреть, было что потрогать. Вот только… не дело это.
– Много о себе возомнил ты, Олег, – сухо сказала, поднимаясь. – Раз уж поспать не дал, наточи хоть нож мне. Все руки не доходят.
– Так нравлюсь? – не отставал наглец, хватая за рукав и к себе снова притягивая. – Ну признайся, ведьма. Скажи правду.
– Да нравишься, нравишься, – фыркнула женщина как лисица. – Толку с того? Вместе нам не быть, а я в детские эти игры давно не играю.
– Зря. Ни одна девица еще не жаловалась, все довольные оставались. Так почему бы тебе не позволить мне… сделать приятно обоим?
– Ох и баламошка ты, княжич, – засмеялась снова Марика. – Вставай уже, охальник. Дам тебе нож и точильный камень.
Вот ведь обаятельный змей! Вроде гадостей наговорил ей, а Марике смешно. И… не отказалась бы от ласки мужской, верно он угадал. Никогда не отказывалась, охоча до этого дела была. И замужем ей нравилось очень, жаль, недолго счастье длилось. Ничего не скажешь, мужчина под боком навевал на грешные мысли. Только не стоит забывать про проклятье старого волхва. Вот теперь-то она и ощутила его в полной мере.
Злясь на себя, на Ольга, на Зимогора, она бросила на стол чугунок и проворчала:
– Ишь, гость дорогой, сразу видно, что княжеских кровей. Вон, похлебку долакал, а посуду мыть челядь будет.
Знала, что не права, что он с повязкой на лице и ослабший после ран и не смог бы, да и не должен, хозяйская это обязанность, но все равно высказала.
– Грязной работы я не чураюсь, – лениво, медленно отозвался мор. – Покажи, где мыть, вымою. И вообще, говори, чем помочь, не стесняйся. Нож наточу и другое сделаю, все, что скажешь, хозяйка.
– А ручки белые, княжеские, не заболят?
– А ты думаешь, что коль я с серебряной ложкой во рту родился, так и жил всю жизнь с мамками и няньками? Ха!
– А что, нет? – покосилась на него ведьма, ловко чистя овощи.
– Нет. Мне лет шесть было, когда няньку мою убили, отца при смерти бросили, а меня иштырцы к себе уволокли.
– Расскажешь? Или тайна это?
– А тебе интересно разве? Да и знают все эту историю.
– Так я в лесу живу, родимый. Я знаю только, когда рогачи дерутся, когда волчата рождаются, когда бер спать ложится. А что в Бергороде происходит – для меня как в тумане.
– А ты расскажешь? Отчего в лесу живешь, от кого прячешься?
– Много будешь знать, плохо будешь спать, – голос Марики мгновенно заледенел, как будто иней на стены избушки опустился.
– Ладно, не злись… ведьма. Не хочешь говорить – не говори, твое право. Значит так, мальцом я был слабым, болезненным. Батя меня в деревню с нянькой отправил, матушка к тому времени родами вторыми померла,
