вздохнул я, а потом хмыкнул: – Зато я нецензурных слов не использую.
– А, – махнула рукой Наталья. – Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.
– Руський матьюг – тре бьен! – вступил в наш диалог француз. – Все виражаеться пиросто и содьержательно!
– Ладно, как ты любишь говорить – ну вас на фиг, а я пошла.
Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.
Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол, и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:
– Владьимир, а ви не хотел випьить на посошéк?
Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошéк», помотал головой.
– Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить – пейте, а я пойду.
Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из – под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:
– Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.
Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент – неподдающаяся буква «х», из – за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.
Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И, что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города, служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск – город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом – выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.
Мишеля Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.
Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем, он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее – это ему казалось, что допрашивает наивного
