style="font-size:15px;"> Огарок догорал, оставляя после себя капли воска. Ольшанка умыла лицо колодезной водой и прогнала служанку. Пусть говорили о ней недоброе и наговорят ещё много, только Юркеш не лучше. Уже два дня прошло с тех пор, как он привёл в княжеский терем ворожею со страшными болотными глазами. Она словно дразнила Ольшанку злорадной усмешкой, а вместо ярких камней вплетала в волосы птичьи перья. Не нравилось это ни молодой княжне, ни слугам, ни советникам старого князя. Хуже ли безродная дикарка чужеземки? Ольшанка не знала ответа, но на сердце лежала тяжесть. Горечь и обида глодали её тело изнутри.
Не будет этой девки рядом с Юркешем! Сгинет в чародейском пламени, хоть вместе с наречённым, хоть одна. Ольшанка сделала всё так, как ей велели: вышла из терема в полночь и прокралась к ближайшему перекрёстку со свечой в руке. Полевые колосья шумели, морозный ветер холодил кожу. Страшно было княжне. И неуютно в одной нательной рубашке. Вдруг увидит кто? Стыда не оберёшься. Впрочем, с ворожбой шутки плохи: кто знает, что было бы, если бы Ольшанка нарушила указания старой ворожеи.
Она встала посреди перекрёстка, прижала пылающую свечу поближе и принялась нашептывать:
– Вы, бродящие повсюду, заберите Марену–птичницу из княжьего терема, наденьте ей мешок на голову, и пусть катится по всем дорогам, да покоя себе не найдёт. Пусть будет так, и только так. Истинно! – одним движением Ольшанка погасила свечу и поставила на дорогу котомку со снедью.
Ворожея говорила: угощение должно быть щедрым, от сердца. Молодая княжна постаралась на славу – в котомке были куски мяса, квас, хлеб, наливные яблоки и стакан сладкого мёда. Оставив подношение, Ольшанка побрела обратно к терему, не оглядываясь и не разбирая дороги. Сердце колотилось, кожа заледенела. Она была сама не своя то ли от страха, то ли от осознания, что пришлось прикоснуться–таки к миру иных.
Ольшанка не помнила, как добралась до своих покоев, накинула одеяло и уснула. Последующие три дня она провела в бреду. Княжну знобило, холод вился по телу, а перед глазами всплывал то Юркеш, то безродная девка, то страшные и неведомые лица. Её наречённый так и не заглянул к ней – лишь присылал пару раз слугу, чтобы узнать о здоровье. Не было Юркешу дела до неё, и это продолжало колоть Ольшанку.
Зато нашёлся и ещё кое–кто. Сокол Ягрэна влетел к ней прямиком в светлицу, распугав служанок. Второй княжич выражал ей почтение, а ещё писал, что волнуется о ней и спрашивал, не нужна ли помощь. Ягрэна Ольшанка не знала, слышала кривотолки. Она откинула липкую прядь и села в постели. Сокол смотрел на неё прищуренными глазами.
– Спасибо, – княжна, кажется, впервые улыбнулась. Вышло слабо. – Я не забуду.
Она обязательно напишет Ягрэну, как только спадёт жар, а после проведает Юркеша и напомнит ему, что он всё ещё её наречённый. Если, конечно, он останется жив.
2.
Страшную женщину видела Зулейка во сне. Красивую, с пшеничными локонами, белолицую и богатую. Но глаза её сверкали болью и злобой,
