лиц достаточно запереть первую сторону в психлечебнице штата.
– Бог правду видит, да не скоро скажет, – голосит Юнис.
– Сестрица, – распалилась Оливия-Энн, – коли не скоро, ужель мы без Него не управимся?
И Юнис как с цепи сорвалась – бросилась ко мне с неописуемым выражением лица, подметая пол своей хламидой. Оливия-Энн засеменила чуть позади, а Блюбелл взвыла так, что этот вой, наверное, долетел до Юфалы[8] и эхом вернулся обратно; Мардж тем временем стоит поодаль, заламывает руки и скулит:
– Ну пожалуйста, пупсик, отдай ты ей эти деньги.
В ответ я только и сказал:
– Et tu, Brute?[9] – (Это из Шекспира.)
– Нет, вы на него полюбуйтесь, – заводит Юнис, – отлеживает тут задницу изо дня в день, даже марки почтовой не лизнет.
– Жалкая личность, – кудахчет Оливия-Энн.
– Можно подумать, ребенка вынашивает он, а не бедная наша девочка, – продолжает Юнис.
А Блюбелл поддакивает:
– И то правда.
– Неужто, – говорю, – закопченные кастрюли пришли котелку за черноту пенять?
– И как этому мерзавцу наглости хватает оскорблять меня в моем же доме, где он проедается три месяца кряду? – орет Юнис.
Я аккуратно стряхиваю пепел с рукава и не моргнув глазом отвечаю:
– Доктор Картер диагностировал у меня тяжелую форму цинги, а потому нервничать мне противопоказано, иначе изо рта пена хлынет и я, не ровен час, кого-нибудь укушу.
И тут Блюбелл осмелела:
– А почему б ему не вернуться к своему отребью, в Мобил, мисс Юнис? Я уж запарилась ведро за ним выносить.
Лучше бы эта черномазая молчала, потому как своим выпадом она меня взбесила так, что в глазах потемнело.
Внешне спокойный как удав, поднимаюсь я с дивана, вытаскиваю из подставки зонт – и давай лупить черномазую по башке, пока зонт не переломился точнехонько пополам.
– Ах, мой шелковый японский зонтик! – заверещала Оливия-Энн.
Мардж – в слезы:
– Ты убил Блюбелл, убил несчастную Блюбелл!
Юнис толкает Оливию-Энн в бок:
– Не иначе как он спятил, сестрица! Беги! Беги за мистером Таббервилем!
– Не люблю я мистера Таббервиля, – заявляет Оливия-Энн. – Побегу лучше за своим тесаком.
И только она рванулась к дверям, как я, почуяв смертельную опасность, повалил ее коронным блокирующим захватом. Но при этом сильно потянул спину.
– Он ее укокошит! – завыла Юнис, да так пронзительно, что оконные стекла задребезжали. – Он всех нас укокошит! Я тебя предупреждала, Мардж! Быстро, дитя, подай-ка мне отцовский клинок!
И Мардж, сняв со стены саблю, протягивает ее Юнис. Извольте: преданность жены мужу! Дальше – больше: Оливия-Энн саданула мне по колену, да так, что я волей-неволей ослабил захват. В следующий миг она уже мчалась по улице и распевала:
– Я
В трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» (д. 3, явл. 1) с такими словами умирающий Цезарь обращается к Бруту, находившемуся в числе заговорщиков, напавших на него в Сенате.
