в суде ты не хочешь навести справки?
Дорин инстинктивно насторожилась.
– Тебе-то это зачем?
– Пусть убедятся, что в их протоколах нет имени свидетеля, глядишь, и назначат повторные слушания.
Неспроста интуиция подсказывала ей, что звонить в суд не нужно, похолодев, поняла Дорин.
– А тебе-то какая разница?
– Может, решат, что им нужно поговорить с отцом и дать ему шанс.
– Ну нет, – в гневе Дорин забыла о страхе, – ты им такое не подскажешь.
– Исключено. Больше меня никто не может услышать.
В кроватке заворочался Бенджамин – возможно, разбуженный вскриком Дорин, – а голос зазвучал снова:
– Я все же оставляю тебе знак. Или, может, ты думаешь, что сама все это творишь?
– Нет, не думаю, – начала Дорин… и почувствовала, что разговаривает сама с собой.
Чутко вслушиваясь в тишину, пытаясь обнаружить признаки чужого присутствия, она бодрствовала, но наступил момент, когда усталость взяла свое, и проснулась Дорин уже засветло, под утреннее бормотание Бенджамина. Только окончательно стряхнув сон, она вспомнила, почему детский голосок нынче слышится ближе обычного, но это не помогло лучше понять, что он там лопочет. Ну в самом деле, не мог же он выговаривать «Воин, верь паре, цеп лжет», не говоря уж про «Отрежь в павлине перец». Малыш, встретившись с ней взглядом, тут же что-то стал радостно рассказывать ей, но Дорин невольно осматривалась в поисках знака. Возможно, он оставлен не в этой комнате, если все это вообще не плод воображения смертельно испуганной немолодой женщины.
Внизу она тоже не обнаружила ничего необычного. Бенджамин снова пожелал смотреть на поезда, но по дороге был непривычно молчалив, словно не встретил ничего, заслуживающего комментариев. Мальчик не удостоил вниманием даже фигурку гнома, выглядывавшего из-за сетки на теннисном корте (прежде Дорин ее никогда не замечала – наверное, гнома каким-то образом скрывала проволочная ограда). Положим, не так уж удивительно, что его не заинтересовал странный куст на площадке для гольфа, похожий на торчащий клок нечесаных волос, но чтобы Бенджамин не высказался по поводу детской фигурки, мелькнувшей и тут же пропавшей из виду, когда они миновали школу? Дорин была удивлена, вскользь заметив в магазине ребенка без взрослых, да еще и не один раз, но сочла, что эти видения – следствие почти бессонной ночи, как и кривая физиономия, глянувшая на нее из витрины антикварной лавки и нырнувшая в вазу. «Разбойник в кувшине», – возгласил Бенджамин, обретя, наконец, дар речи, хотя Дорин предпочла бы, чтобы он еще немного помолчал.
Красные огни на переезде вспыхнули, на миг ослепив ее, дребезжание звукового сигнала резануло по нервам. Хотя проходящие поезда были почти пустыми, Бенджамин повторял без конца: «Он смотрит». Конечно же, он имел в виду ребенка по ту сторону рельсов, реального ребенка (а не одну из галлюцинаций Дорин), малыша в коляске, рядом с которой стояла мать. Тем не менее фраза, которую внук твердил, как попугай, нервировала Дорин. Поезда
