всё время вытекало на нее из уха. Врачиха сначала хотела отмахнуться от меня, а потом ужаснулась, глядя на облитую гноем подушку, и в строгой форме поговорила по телефону с мамой:
– Приезжайте и забирайте или ребенок оглохнет, а я на себя ответственность лечить его не возьму.
Конечно, когда мама приехала, она была рада распрощаться с коллективным отдыхом, едва пригубив его. Мама, конечно, человек выдержанный, но и её эта ситуация поставила в тупик.
Как она ни прикидывала, выходило только одно: ей надо взять тот участок, который уже предлагал ей начальник и от которого она, будучи человеком командировочным, которому некогда заниматься строительством на личном участке, отказалась. С тяжелым сердцем мама все-таки пошла написать заявление и очень стыдилась, что обязывает начальника второй раз проговаривать и заботиться об этом.
Увидев её в своем кабинете, начальник обрадовался, неожиданно для нее, а заметив заявление и прочитав его, обрадовался дважды.
– Спасибо, что вы откликнулись на мое предложение. Теперь мне можно спокойно уходить с работы, ибо я хоть чем-то отблагодарил вас за вашу целомудренную любовь ко мне, за ваше теплое отношение. Да, я посылал вас (я уже это говорил) с проверкой к Рукову и ревновал, зная, что он не упустит возможность жениться на вас. Но теперь это всё позади. Раз родилась такая крошка, и вот она уже в первом классе? Да? Надо же! Приятно слышать! Я очень рад, что вы возьмете этот участок для нее. И не буду повторять сказанного в первый раз: семьдесят пятый километр – это всего лишь на два-три года. Дальше пойдет сотый и сто двадцать пятый. И люди будут брать. Так что идите и смело начинайте. Ради дочери. Ради её здорового будущего. А это так важно. Мне бы хотелось проститься с вами на такой высокой ноте и не занижать никакими бытовизмами наших высоких отношений. Заверяю вас – теперь я спокойно уйду на пенсию, раз вы согласились.
Мама ведь не хотела признать его платоническую любовь к ней и не хотела принять то, что он говорил, буянила и не соглашалась. Это он видел по её глазам. Но он отпускал её и прощался с нею, поэтому сказал при последней встрече то, чего и не говорил многие годы. И это было прекрасно. Ну, просто ария Гремина из «Евгения Онегина» Чайковского. Жаль, я была еще ребенком и не слышала этого. А так бы хотелось.
– Ну вот и хорошо, дочка моя, это единственное, что я смог сделать для тебя в жизни за все твои благодеяния, внимательность ко мне, безупречное исполнение всех работ и облегчение моей участи на посту начальника. И просто за твой румянец на щеках, за трогательность, за всё, что ты всегда вносила с собой сюда. За всё, за всё. И прощайте, дорогой друг. Мне будет не хватать вас. Ах, если бы годы не разделяли нас, ах, если бы я не был женат.
И у него было такое несчастное выражение лица, что она едва-едва не заплакала.
«Да, – признавалась мама позже по вечерам мне потом, когда мне было восемнадцать и я хотела замуж, – таких
