Баба, которой он весло протянул, жива-живёхонька. Слушала бы, что ей толкуют, то оба спаслись бы.
– Ну, Господи, помилуй, – перекрестился Макел перед тем, как взяться за плечи покойника. – Бери его, Егорушка, за ноги.
Когда голова барина стукнулась о носилки, Маркел краем глаза взглянул на Наташу.
Прижав руки к груди, она стояла белая как снег, и думалось, что вот-вот упадёт. Ужас, застывший в её глазах, разом всколыхнул давно пережитое, которому, казалось, нет возврата. Маркел схватился за голову:
– Он?
Наташа кивнула:
– Он, Щепкин-Разуваев.
Чувствуя, как колотится Наташино сердце, Маркел крепко прижал её к себе, мечтая защитить от всех неурядиц бренного мира – и бывших, и будущих:
– Вот, значит, когда судьба распорядилась свидеться тебе со своим погубителем.
Новым взглядом он посмотрел на скукоженное лицо князя с посиневшими губами. Было странно думать, что несколько часов назад этот человек имел власть казнить и миловать. Неправедно это, не по чести и совести. Бог создал всех равными, и, умножая грехи, люди приближают Судный День, который обязательно настанет. Дай Бог, чтобы он не коснулся невиновных.
Утешая жену, Маркел прикоснулся губами к её виску, ощутив нежную теплоту кожи. Наташа молчала, но в слабой улыбке жены он угадал успокоение и прощение.
К ночи дом Волчегорских переполнился соседями, как кадка солёными груздями в грибной год. Не беда, что половые доски разбухли от сырости, а в оконцах выбиты стёкла, главное, что цела крыша над головой да на костре сварен полный котёл горячей похлёбки. По рукам пустили каравай хлеба, на стол поставили блюдо квашеной капусты с клюквой, прочли молитву, и жизнь показалась чуть-чуть краше. После ужина стали готовиться ко сну – силы были на исходе. На печь, ещё мокрую понизу, натаскали ребятишек, что помладше да потоньше косточкой. Младенцев баюкали мамки. Мужики притыкались, где могли: кто на полу, кто в сенях, кто на ступеньках в подклети. Сюда же соседская девчонка Матрёша притащила в подоле поросёнка. Цокая копытцами, он бегал от человека к человеку и совал в лицо спящим мокрое рыльце. За бессонной ночью и разбором завалов народ устал так, что сморило всех намертво.
Даже груднички притихли. Ну, да им проще жить – пропитание завсегда рядом. Сами хозяева ушли спать на чердак, чтобы не смущать постояльцев. Сыновья завалились рядком на половиках, а Маркел с Наташей ушли в кладовую, наполненную осенним холодом. От подвешенных под потолком банных веников растекался тонкий берёзовый дух. На полу, у стены, стояло корыто с сушёными яблоками. В бочке под гнётом томилась пареная брусника.
«Господь свидетель, я изо всех сил пытался спасти князя, – думал Маркел, лёжа на сеннике. – Но сделал бы я это, зная наперёд, что он Натальюшкин покуситель? Смог бы оттолкнуть его руку и смотреть, как он тонет?»
Мучавший его вопрос не давал смежить веки. Маркел тяжко заворочался, застонал, сызнова прокручивая в голове тягость прошедшего дня. Одна подробность
