знай, какая из сторон верная?..
Четвёрка вороных с трудом волокла карету по непролазной грязи. После потопа прошёл месяц, а канавы ещё полны мутной водой, которая захлёстывала на проезжую дорогу и растекалась лужами. Колыхались красные султаны над ушами лошадей, тренькали бубенцы на сбруе. Забрызганный грязью форейтор, погоняя переднюю пару, охрип от крика. То и дело кучеру приходилось останавливаться, и тогда с запяток соскакивали два дюжих лакея в некогда белых перчатках и оттаскивали с дороги брёвна и мусор.
На Петербургскую сторону к бедному люду такие гости наезжали редко, поэтому на карету смотрели разинув рот, как на диковинку. У церкви Апостола Матфея карета остановилась, и один из лакеев взбежал на паперть. Глаз у него оказался алмазом, потому что он безошибочно определил большака ватаги нищих Фиму Корытова и направился прямо к нему:
– Говорят, у вас тут блаженная Ксения обитает. Та, чья молитва до Бога доходит. Скажешь, где найти, – получишь копейку.
Для порядка Фима лихорадочно забился, затряс головой, а потом сурово отрезал:
– Пятак.
– Ну ты и жмот, – возмутился лакей, – да за такую ерундовину и полушки[30] много! – но пятак дал, вытащив его из огромного кармана ливреи.
Фима задумчиво поколупал монету грязным пальцем, зачем-то понюхал, а потом кивнул головой в сторону Сытнинской площади:
– Туда побрела. Загляни к ложечнику Ваньке, мабудь, она там. Ванька больно ловко на ложках стучит, около него всегда много народу трётся. Мимо и захочешь – не пройдёшь.
Скрипя колёсами, карета двинулась дальше, а Фима скорчил бандитскую рожу и подмигнул Палашке-хромоножке, что раззявила рот от любопытства.
– Учись, как господ дурить. Брякнул два слова, и пятак в кармане. Не беда, что блаженная в другую сторону пошла, с их сиятельств не убудет. У них денег куры не клюют. Видала, карета вся в золоте, у самих Нарышкиных хуже изукрашена. А граф Суворов, Александр Васильевич, и вовсе в простеньком возке ездит, даром, что победитель турок.
Он посмотрел вослед скрывшейся за поворотом карете, что оставила после себя глубокую колею в чёрной жиже, и скривил рот:
– Ежели бы все, кто блаженную ищет, мне по пятаку давали, то я уже озолотился бы.
Единообразные дома в солдатских слободах стояли рядком, по ранжиру, словно войска на плацу, поэтому лавку с островерхой крышей и фонарём над дверью было видно издалека. Да и толпа перед входом собралась немалая.
Ветер трепал подолы юбок у жёнок и гонял по земле клочки сена с возов, что привезли битую птицу и пару свиных туш.
Несколько мужичков в армяках, размахивая руками, толковали между собой.
Попав колесом в глубокую колею, карета остановилась, едва не кувырнув набок.
– Да будь ты неладен! – закричал кучер форейтору. – Смотри, куда правишь, олух безмозглый! В следующий раз кнутом ожгу.
